И насколько они мне поверили?
Когда мы встретились с Рикко, тот ощетинился, словно кот, увидевший пса.
— Пошел вон, дерьмо, — прохрипел он, игнорируя мою протянутую руку. — Вали отсюда нахрен или я выпущу тебе кишки. Это из-за тебя и тебе подобных я здесь.
— Я хочу это исправить.
— Пиздеж!
— Мы можем заключить с ним сделку, — Тото показывает полученные от меня бриллиантовые сережки. — Он желает заплатить за то, что мы его спрячем.
— Давай лучше пришьем его…
— Спокуха, ragazzi, не надо дергаться! — Из темноты появляется Лино, и нищие затихают, увидав своего гуру. — Ну, если он желает заключить с нами сделку…
— А ему хватит бабла расплатиться со всеми теми, которых он сам и его СМИ уничтожили, которым промыли мозги и лишили идеалов.
— Я думаю над этим, — импульсивно ответил я.
— И как ты хочешь это сделать? Раздашь все имущество, словно какой-нибудь святой?
— Возможно, я начну с того, что перестану травить мир продуктами SGC, меняя программную линию.
— Шутишь, парень?
— Говорю абсолютно серьезно.
— Не верю. — Глаза Рикко излучали ненависть. — С каких это делов, после трех десятков лет распространения разврата Альдо Гурбиани превратился в святого Франциска?
— Может быть потому, что я не Гурбиани.
— Заливаешь! — Все трое одновременно вскакивают. — И кто же ты тогда, черт подери?
Я задумался, следует ли рассказать им историю про Деросси. Сдерживаюсь — ведь не поверят. Тут же выдумываю историю про клона, пару дней назад я что-то читал по этой теме. Выдаю версию, что пятнадцать лет назад Гурбиани, желая обеспечить себе бессмертие, приказал провести клонирование собственной личности.
— И мы должны поверить, что тебе всего пятнадцать лет, пиздежник?
— А что, никто из вас не слышал, что клонированное существо чуть ли не молниеносно доходит до возраста прототипа?
— Ну ладно, перебивает меня Лино. — А потом?
— А потом так же молниеносно стареет. Так что у меня, самое большее, лет пять.
— Кислое дело. — Впервые в их голосе я чувствую какое-то сочувствие. — Теперь понятно, почему ты все хочешь повернуть назад. А что с настоящим Гурбиани?
— Его убили. Бросили в Колодец Проклятых.
— А ты сам, карась, откуда взялся?
— Альдо вызвал меня на парад во время Festa d'Amore. Я сопровождал его, загримированный под негра-невольника. И не отступал от него ни на шаг. В определенный момент он желал смыться с праздника, я же, после снятия грима, должен был заменять его до утра. Я сам был свидетелем похищения и убийства. Все видел, когда же эти фанатики избавились от тела, мне пришло в голову заменить Альдо…
— Блин горелый!
— И ведь все могло пройти как по маслу; у нас с Альдо абсолютно одинаковые родинки, папиллярные линии, голос… Для храбрости залил в себя с поллитра, избавился от одежды и грима. Ну, немного поцарапал лицо и лоб камнями колодца. И, похоже, головой бил слишком усердно, потому что, когда вас встретил, сам не знал, на каком живу свете.
— Ну, блин, и хохма! — бормочет Рикко.
— Единственное, чего я не принял во внимание, что заговор против Гурбиани возник в его ближайшем окружении. Что "друзья" не допустят его воскрешения. Поначалу они пытались переработать меня на вторсырье, потом ликвидировать… Теперь же впутали меня в убийство. И я один-одинешенек. Кроме вас у меня никого нет.
— Спокуха, дружбан. — Я чувствую на плече лапищу Лино. — Быть может, что-нибудь удастся и придумать. Тем более, если все, что ты нам тут рассказал — правда.
— Вы мне не верите?
— Ведь всего ты нам, похоже, и не говоришь. Например, кто твой основной враг, и как ты собираешься с ним выиграть?
— Сам не знаю.
На рассвете Лино выползает на разведку. Вернувшись, бросает на ящик, заменяющий шкафчик, еще связанную стопку утренних газет, которые он свистнул возле какого-то киоска.
— Все тебя разыскивают, паря, — с уважительной ноткой говорит он. — А кстати, хлопец, почему ты в первый раз не сказал нам, что ты только двойник Гурбиани?
— А разве тогда вы бы мне помогли?
— На верху ты просто шмат паршивой свинюки, на которую не стоит даже плюнуть, — морализаторским тоном заявляет Рикко. — А здесь ты всего лишь человек, который удирает, один из нас.
Заголовки всех газет сообщали о моем преступлении. Имелись фотографии, биографические заметки, комментарии. Несмотря на различия в названиях, тон статей совпадал. Медийный магнат в результате переживаний, перенесенных в ходе недавнего похищения, впал в параноидальное состояние, что очевидцы (в этом месте практически все издания поместили снимки лестничной клетки на Виа Эмилия с накрытыми простынками телами Вольпони и Матеотти) подтверждают, и в приступе безумия застрелил безоружного служащего полиции и стал причиной смерти нескольких человек, в том числе, вице-министра юстиции, который пытался ему помешать. Ни слова о попытке покушения на меня, об убийстве Закса, о нападении на меня в Монтана Росса. Сообщение о подрыве моего мерседеса помещено только в рубрике городских новостей: речь идет об автомобиле, в котором, в результате взрыва паров бензина умер один человек. Даже инициалов Луки Торрезе не поместили.
Все сообщения заканчиваются описанием моей внешности и обращением к общественности с просьбой помочь схватить опасного безумца.
— Врут, — с трудом удерживаясь от того, чтобы не порвать газетенку в клочья, кричу я. — Здесь нет ни слова правды.
— А чего же ты ожидал, — усмехается Рикко. — Что, веришь в гарантируемую конституцией свободу прессы?
— Я верю в журналистскую жадность к деньгам. Ведь моя афера для привыкших к сплетням средств массовой информации — громадная лафа, возможность увеличить тиражи и заработать еще большие деньги. Так что логично предположить, что одни должны писать так, а другие иначе. Откуда в таком случае такое единомыслие? Почему все пишут одинаково лживо?
— Похоже, дело тут в значительно больших бабках, — предполагает
