4. Сигареты
Его вывел из прострации пронзительный гудок прибывающего поезда. Перроны были полны народа. Сквозь хаос толпы уверенными в себе ледоколами пробирались бородатые носильщики, толкая уставленные чемоданами тележки. Он и сам следовал за широченной, в косую сажень, спиной одного из них, обтянутой пропотевшей до заскорузлости рубахой.
– Рупь двадцать, – пробасил носильщик, останавливаясь у колоннады здания вокзала и сгружая на брусчатку чудовищного размера сундук с окованными медью углами и массой багажных ремней, надежно стягивающих лоснящуюся тушу. Он рассчитался деньгами, которые ему не принадлежали; до посадки на поезд в Орехове его карманы были удручающе пусты.
Извозчиков не наблюдалось. Он прислонился к фонарному столбу и стал ждать. Спешить в этот момент времени ему не нужно было ровным счетом никуда.
Чудовищно хотелось курить. Не выдержав, он купил пачку неизвестных ему сигарет здесь же, в станционном буфете, некоторое время с удивлением разглядывал неаппетитный рисунок на месте логотипа; плюнул, попросил у буфетчика огня и жадно затянулся, чувствуя, как дым тотчас же пошел наружу сквозь дыры от пуль, теплыми струями змеясь под шинелью и потихонечку истекая из ворота и рукавов. Вкуса он так и не почувствовал, а вот тепло от дыма – да. Как мило, подумал он. Хоть в чем-то я жив. Хоть где-то я могу ощущать.
Кто и где стрелял в него, он не помнил. Пытался вспомнить, но не смог. Ощупав голову, нашел вздутый звездообразный рубец там, где в темя вошла пуля, и подковообразный шрам там, где осколки пули вынесли напрочь чешую височной кости вместе с брызгами мозга и памятью. В кармане пиджака он нашел тупорылый револьвер, попробовал так и этак пристроить дульный срез к меньшему из рубцов – угол каждый раз выходил не тот, чтобы предполагаемая траектория пули совпала с повреждениями черепа. Значит, не сам себя, подумал он с внезапным облегчением.
Затушив сигарету о стену, он склонился над своим багажом. Массивный сундук, способный вместить человека, явственно поблескивал инеем по стыкам крышки с корпусом. Вынесенные на крышку циферблаты показывали цифры температуры, странно низкие для такого жаркого лета. Он приблизил губы к микрофонной решетке на крышке и зашептал:
– Эй, это я. Ты меня слышишь? Ты не голодная, любимая моя?
В ответ послышался звук, больше всего похожий на довольное кошачье мурлыканье. Он кивнул своим мыслям и взялся было за ручку.
– Постойте-ка, любезный.
Семеро крепких парней в пропыленной одежде окружили его кольцом. Все вооружены, у каждого на лице то отрешенное выражение, которое приобретается годами систематических лишений и десятилетиями следования тернистым путем веры.
Он оценил шансы. Шансов не было.
– Мы следуем за вами от самого Орехова. Откройте сундук, будьте так любезны, сударь, – вежливо приказал высокий человек с вислыми усами и в стетсоне, украшенном по тулье зубами аллигатора.
Он радушно улыбнулся в ответ и начал стрелять прямо из кармана. Патронов в барабане револьвера оказалось шесть, и последний из семерки проломил ему голову коротким гуцульским топориком, а потом взломал крышку сундука и извлек на свет божий заиндевевшую статую очень красивой женщины, которая сжимала в зубах промороженное детское ушко.
Удар топора превратил женщину в ворох осколков кровавого льда.
5. Жена
Она бежала прочь от него, страшного, перепачканного боги ведают чьей кровью с головы до ног, ежесекундно оглядываясь, напуганная, словно олененок. Изящно переставляя ножки в аккуратных туфельках на высоком каблучке, скользила сквозь толпу, явно направляясь к конному милиционеру, который возвышался над потоком движения посреди перекрестка и о чем-то разговаривал с регулировщиком в граненом стакане дорожного поста.
– Инга! – кричал он ей вслед, точно уверенный, что это совершенно не ее имя.
Это имя не подходило ей, как не подходит коктейльное платье для похода на птичий рынок. Он пробовал другие варианты, надеясь, что она услышит свое и остановится, обернется, рассмотрит и наконец увидит его.
– Олеся!
– Оксана!
– Юленька!
Дрожащими пальцами он рванул ворот, потом, ломая ногти и прищемляя дряблый пергамент кожи на горле, нащупал верхний узел шва и, взвыв по-звериному, изо всех сил потянул, понимая, что если коновал постарался не на совесть, и хитрые внутренние узлы сейчас не развяжутся сами собой, его пупок окажется на кадыке, а потом, если продолжать это размашистое движение рукой снизу-слева вправо-вверх, он сам себя вывернет наизнанку. Но все случилось так, как и обещал коновал Журабов, который штопал его после сабельной атаки курдских староверов на Торжок, и грудь с животом просто распались по средней линии зияющей вертикалью раны, набив вывалившимися внутренностями рубашку, как набивают яблоками наволочку вместо мешка.
От него шарахнулись, крича почему-то городового, и в ответ где-то неподалеку заржала пронзительно милицейская лошадь, тонконогая, изящная, в белых носочках. Ее седок закрутил по сторонам головой, цепко оглядывая площадь из-под козырька белого пробкового шлема; рыжие буденновские усищи под его носом зашевелились в такт движениям хищно раздувающихся ноздрей.
– Вот, вот, смотри! – кричал он, вздымая над головой густо испачканную кровью руку, в которой был зажат какой-то омерзительного вида кусок гниющего мяса. – Маруся, солнышко мое! Все для тебя, милая! Все мое – твое! Вот сердечко возьми себе навсегда, только не убегай! Мне без тебя и жизнь – не жизнь!
Волны зловония окутали его, и толпа хлынула прочь, разбегаясь кругами, вроде тех, что бегут по воде от брошенного в нее камня. Усач-милиционер аккуратно развернул лошадь и сперва рысью, а потом уже и галопом устремился навстречу окровавленному безумцу. Поравнявшись с ним, поднял лошадь на дыбы и с оттягом, по-кавалерийски, развалил сумасшедшего от плеча до пояса шашкой, как в старые добрые революционные времена.
Перепуганная девица тряслась и рыдала у граненого стакана, не в силах справиться с истерикой. Постовой, как мог, утешал ее, предлагая поочередно то воды, то водки, украдкой пронесенной на пост в мятой армейской фляге.
Дама никак не успокаивалась, и тогда конный милиционер, подумав, на всякий случай развалил шашкой и ее.
6. Чемодан
Они перехватили его у съезда на МКАД. Сгрузили общими усилиями багаж с «ГАЗона»-полуторки; подумав, расстреляли простодушного дедка-водилу сквозь фанерные двери кабины.
– Ого, – сказал первый из церберов. – Это уже не чемодан. Это целый сундук. Причем не из маленьких.
– Так надо, – пожал он плечами. – В обычном чемодане тело не очень-то спрячешь, да и аппаратуры требуется для оживления куда больше, чем принято считать. А для того, чтобы затормозить процесс разложения, тело и его части приходится сохранять в условиях низких температур.
– Так это у вас что – переносной холодильник? – понимающе хохотнул первый.
– Переносной немного не то слово, – усмехнулся он в ответ напавшему на чекиста веселью. Демонстрировать этим троим особенности своего нового тела он совсем не горел желанием. Перебьются. Имея дело с людьми, в карманах которых автоматических пистолетов больше, чем в арсенале Кремлевского полка,
