В носу у него засвербело. Он чихнул, прикрывшись ладонью.
– Прошу простить, – машинально сказал он, хотя не испытывал ни малейшего пиетета перед этой троицей. За него говорило воспитание – старое, еще дорежимное. Ладонь защекотало, и он поднес ее к лицу. На ладони сидел муравей – маленький, рыжий, – настороженно ощупывая воздух антеннами. Странно, подумал он. Откуда здесь взяться муравью?
В носу снова засвербело – яростно, зверски, так, что он разразился серией оглушительных, неконтролируемых чихов, до слез, до треска барабанных перепонок. Проморгавшись, обнаружил, что троица смотрит на него с ужасом, а по их вытянувшимся лицам расползаются в разные стороны мелкие рыжие муравьи. Муравьев было много. Очень.
Внутри него нарос, поднявшись откуда-то из малого таза, неясный гул. Гул становился все громче – некая звенящая вибрация сотрясала сам воздух. По пищеводу и гортани катился снизу теплый комок.
– О! – сказал он, округлив рот.
Изо рта, словно из летка, выбралась и поползла по контуру красной каймы губ одинокая пчела. Трое чекистов смотрели на него с нескрываемым уже отвращением. Следом за пчелой на свет выбрался крупный осовин, а за ним, решительно расталкивая предшественников и, словно домкратом, умело расширяя створ «летка» мощными суставчатыми ногами, уже лезли один за другим огромные, в палец размером, шершни.
– Не сметь, – просипел первый из троих.
Остальные оцепенели, хватая воздух, словно снулые рыбы. Из его раскрытого рта вытекало сегментированное тело смешанного роя, зловещим облаком кружась над поляной. Чекисты инстинктивно пригибались, когда огромные насекомые проносились прямо над их головами.
Он улыбнулся, когда они наконец потянулись к спрятанным под пальто пистолетам.
Прыгнул.
Успел.
Удары пуль стали для него за последние месяцы явлением если и не привычным, то по крайней мере уж не чем-то из ряда вон выходящим. Он машинально отмечал – мякоть бедра, сквозное, плечо, с повреждением сустава, черт, а вот это верхняя челюсть, возни будет с восстановлением пазухи… Да право, будет ли время возиться?
Переломилось левое бедро, деревянно треснув, но тело тут же взяло перелом под жесткий контроль, сковав поврежденную конечность лубком окоченевших мышц. При желании он мог бы, увеличив жесткость мышечного каркаса, одеться в броню из собственной плоти – однако если нож такая «броня» остановить бы еще смогла, то супротив огнестрела он бы ставить на нее не рискнул.
Стрельба захлебнулась, и предостерегающие выкрики чекистов сменились чертыханиями, проклятьями и просто бессвязными воплями. Он спокойно прошел между корчащимися в траве телами, не спеша собрал оброненные пистолеты. Пистолетов оказалось неожиданно много – больше, чем он мог себе представить. Ребята и впрямь были профи.
Впрочем, сейчас профи изрядно отекли, покрылись волдырями и задыхались от отека гортани. Он быстро пресек это, вколов болезным лошадиную дозу кортикоидов, андреналина и седатива – для успокоения истерзанных нервов. Дождавшись, когда церберы, расслабившись, захрапели во сне, он уселся на пенек и стал ждать. Почувствовал, как что-то жесткое и быстрое пробежало по пищеводу и заерзало-заворочалось в носоглотке. Сморкнулся, прижав ноздрю пальцем, и выбил наружу заблудшую осу. Еще одна вылетела сквозь развороченную скулу.
– Не бережешь дарованного тебе, – раздался совсем рядом странно знакомый голос. – Ох, не бережешь.
Вздох, искренне-сокрушенный.
– Все мое – твое, – ответил он. – И наоборот.
– Разве это дает тебе право увечить наше с тобой общее лицо?
– Разумеется, – ответил он и обернулся.
Он снова смотрел в то же самое лицо – лицо человека за окном дома под соснами.
В свое собственное лицо.
Двойник выглядел старше – впрочем, он и был старше. И еще – именно он был настоящим. Не дублем, не копией, не повтором, не чертовым клоном – он был именно оригинальной версией человека, который сейчас держал на мушке себя самого.
– Верни мне ее, – попросил тот, настоящий.
– А ты возьми, – криво ухмыльнулся дубль.
Сплюнул черно-багровой слюной вперемежку с муравьями; его качнуло. Живой – не живой, а кровопотеря есть кровопотеря… Ошеломленный этим открытием, на ногах он все-таки устоял.
– Хорошо, – просто согласился настоящий. – Возьму.
И ударил. Катаной. Профессионально, смертоносно, со знанием дела. Он едва сумел уйти с траектории клинка и в три прыжка отшагнуть на расстояние, достаточное для того, чтобы прицелиться из двух стволов сразу. Дважды нажал на спуски, и пистолеты трескотнули короткими, в три патрона, очередями. Придорожные березки брызнули щепой и обрывками коры; «оригинал» инстинктивно закрылся руками. Опустил меч.
– Сколько еще раз мне надо тебя убить, чтобы ты понял, что тебе лучше держаться подальше от…
– От моих жены и ребенка?
– МОИХ жены и ребенка! – заорал тот, другой.
Крик исказил его лицо, сделал старше и некрасивее.
– Хорошо, – он примиряюще поднял пистолеты кверху стволами, – наших. Сойдемся на такой дефиниции, лады?
– Нет, не лады, – буркнул эталон. – Но снова спорить я не собираюсь.
– Я лишь хочу помочь нам выжить. Мне и ей. Это инстинкт. Не моя вина, что это так работает. Не помню ничего из жизни… из твоей жизни. Нет имен, нет воспоминаний. Знаю только, что раз за разом прихожу в себя в этом ненастоящем теле и должен очень быстро отыскать любимую женщину, которая все равно умрет. Умрет у меня на руках, страшно и скоро. Я знаю, что все это придумал и воплотил в жизнь ты. Понятия не имею, как все устроено. Если я – твоя «запаска», то почему появляюсь на свет, когда ты еще жив?.. Единственное сравнение, которое приходит в голову – я ангел-хранитель. Не знаю чей. Не знаю, как это работает. Какая-нибудь гормональная химия или что-то вроде. Не пойму, правда, как тебе удается собирать тела из разрозненных молекул и откуда ты берешь столько энергии для белкового синтеза…
Оригинал вздохнул.
– Увы. Это просто сбой респауна. Глюк перезагрузки.
– Не понял.
– И не поймешь.
Он подумал о чем-то своем, глядя на осенние краски подмосковных лесов. Попросил:
– Покажи мне ее.
Долго смотрел сквозь окошко толстого стекла на бледное покойное лицо, беззвучно плакал, шептал что-то неслышное. Рука на крышке хрустального гроба, на который больше всего походил чемодан, заметно дрожала.
– Все это ненастоящее, – сказал оригинал наконец. – Я, ты, она… Все вокруг.
– А дочка? – спросил он, пытаясь вспомнить имя. Смешные косички, платьишко с оборками… Папины глаза. Красивая в маму…
– Анютка?
– Да.
И тот, настоящий – заплакал…
Ты понимаешь, кричал потом оригинал, там же все, к херам, сгорело! Вообще – все!.. Никакие бомбоубежища не спасли. Никакие, понимаешь! Я успел. Успел переписать с нас троих образы в сеть, оцифровал, понимаешь? Нет? Неважно… Бабла хватало на индивидуальные гейм-боксы, вот я и… Не понимаешь? Ну, вирт-прогулки, групповушки там… Нет, не с дочкой, боже упаси!!! Ты что, больной?! Игры там – умер-воскрес, убили – перезагрузился… Все равно не понимаешь? Да плевать. Короче, где-то они, родные, стоят, боксы эти, экранированные от всех видов излучения. Энергия – от реактора, бесперебойно. У пищевого синтезатора картридж
