По этому сигналу гости последовали примеру хозяина. Лея отложила декоративную скорлупу и тоже принялась за еду. Я немного понаблюдал за ней, потом разбил свое яйцо.
Оно, разумеется, оказалось превосходным.
В семейство Сингхов я вернулся все еще озадаченным. В произошедшем на обеде имелся какой–то тайный смысл, который увидели все, но не понял я. Сингх сидел со своей старшей женой Триолет, обсуждая счета.
— Я должен задать вопрос, — сказал я.
Сингх повернулся:
— Спрашивайте, и я отвечу.
— Есть ли какое–то особое значение у яйца?
— Яйца? — удивился Сингх. — Я бы сказал, у него много значений. В старые времена, в дни старателей на астероидах, оно было символом роскоши. В крупные хабитаты привозили уток, и для некоторых шахтеров их яйца были единственной пищей, приготовленной не из водорослей или соевых бобов.
— Символ роскоши, — задумчиво протянул я. — Понятно. Но все равно не понимаю.
Подумав, я продолжил:
— А есть ли какой–то смысл в том, что яйцо дарят?
— Вообще–то нет, — медленно проговорил он. — Яйцо? Ничего особенного в нем нет.
— А вы уверены, что это было только яйцо? И ничего больше? — уточнила Триолет.
— Очень искусно украшенное яйцо.
— Хм-м, — протянула она и задумалась. — Может быть, яйцо, книга и камень?
Тут немного удивился я.
— Книга и камень?
А ведь Карлос Фернандо, едва встретившись с Леей, первым делом подарил ей книгу Джордано Бруно. А вот камень… Никакого камня я не заметил.
— А почему именно они?
— А-а, так вы, наверное, не знаете. Вряд ли обычаи наших небесных городов хорошо известны в дальних пределах.
Ее упоминание о дальних пределах — Сатурне и всем, что дальше, — на миг смутило меня, пока я не понял, что при взгляде с Венеры, наверное, даже Земля и искусственные миры орбитальных облаков могут рассматриваться как «дальние».
— Здесь, как и в большинстве из десяти тысяч городов, — продолжила она, — яйцо, книга и камень составляют особый подарок. Понимаете, яйцо символизирует жизнь, книга символизирует знание, а камень есть основа всего богатства — это те минералы из пояса астероидов, которые позволили создать наше общество и купить нашу свободу.
— Да? А все три вместе?
— Это традиционный дар, символизирующий начало ухаживаний.
— Все равно не понимаю.
— Если молодой человек дарит женщине яйцо, книгу и камень, — пояснил Трумэн, — то это официальный знак того, что он хочет за ней ухаживать. И если она их принимает, то принимает и его ухаживания.
— Что? И этого хватает, чтобы они поженились?
— Нет–нет, что вы! Это лишь означает, что она принимает его ухаживания: что она воспринимает его всерьез и, когда наступит момент, выслушает его предложение. Нередко женщина может принять камни и яйца от многих молодых мужчин. Она не обязана на что–либо соглашаться, кроме как воспринимать его намерения серьезно.
— А-а… — протянул я.
Но все равно это не имело смысла. Сколько лет Карлосу Фернандо? Двадцать венерианских? Сколько это будет земных лет? Двенадцать или около того. Он еще слишком молод, чтобы делать женщинам предложения.
— Терраформировать Венеру не может никто, — сказал Карлос Фернандо.
Он не был заинтересован в том, чтобы я участвовал в их с Леей дискуссии, но та, не обратив внимания на неудовольствие его превосходительства (или, возможно, просто наплевав на него), настояла: если Карлос хочет поговорить о терраформировании, я тоже должен присутствовать.
Это была округлая комната одного из просторных дворцов Карлоса Фернандо, огромное помещение с многочисленными альковами. Я обнаружил их сидящими в одном из таких альковов — уютном, но все–таки открытом углублении. Вездесущие женщины–охранницы никуда не делись, но расположились по дальним концам комнаты: достаточно близко, чтобы услышать команду Карлоса Фернандо, но и достаточно далеко, чтобы дать собеседникам иллюзию уединения.
Мебель там стояла странноватая: стулья казались вылепленными из сапфирового дыма, но были твердыми. Я поднял стул и обнаружил, что он почти невесом.
— Алмазный аэрогель, — пояснил Карлос Фернандо. — Нравится?
— Потрясающе, — признал я.
В жизни не видел столько вещей, сделанных из алмазов. Я подумал, что здесь это имеет смысл, ведь летающие города окружает неисчерпаемый ресурс углекислого газа, и вполне логично, что там будут делать как можно больше вещей из углерода. Хотя до сих пор я не знал, что из алмаза можно сделать аэрогель.
— Как вы это делаете?
— Мы разработали новый процесс, — сказал Карлос Фернандо. — Вы не будете возражать, если я не стану вдаваться в подробности? По сути, это адаптация старой идеи, земного изобретения, которому уже десятки лет. Это называется «молекулярная перегонка».
Мне показалось, при упоминании молекулярной перегонки Лея насторожилась. Я подумал, что ей об этом кое–что известно. Но, не углубляясь в тему, она вернулась к прежнему разговору о терраформировании.
— Вы продолжаете спрашивать об экологии Марса, — сказала она. — Почему же вы задаете так много детальных вопросов об экопоэзисе[10] Марса? Вы говорили, что терраформирование вас не интересует, но так ли это на самом деле? Вы ведь не имели в виду старую идею засеять атмосферу фотосинтезирующими водорослями, чтобы снизить содержание углекислого газа? Вы наверняка знаете, что это не сработает.
— Конечно, — отмахнулся Карлос Фернандо. — У меня интерес теоретический. Никто не сможет терраформировать Венеру, знаю, знаю.
Его слова прозвучали бы более достойно, если бы подростковая ломка уже закончилась. Сейчас же его голос то взлетал на октаву выше, превращаясь в детский писк, то возвращался к нормальному, что губило все впечатление.
— У нас просто–напросто слишком много атмосферы, — сказал он. — Давление у поверхности выше девяноста бар, и даже если бы весь углекислый газ мог быть переработан в кислород, оно все равно осталось бы в семьдесят раз больше земного.
— Это я понимаю, — сказала Лея. — Мы не совсем уж невежды, знаете
