Портрет изображал чрезвычайно красивую, молодую женщину, которой, казалось, были к лицу всевозможные поэтические и романтические положения. Мои письма помогли Юдифи составить себе представление обо мне и вместе с портретом превратить всю эту печальную, забытую историю в чистую действительность. Она не раз говорила, полушутя, своим родителям, что не выйдет замуж, покуда не встретит человека, похожего на Юлиана Веста, но таких в настоящее время нет. Все это, конечно, так и осталось бы фантазией девушки, у которой не было собственной истории любви, если бы случайно не напали на следы подземелья в саду ее отца и если бы я не оказался именно тем самым Юлианом Вестом. Когда меня без признаков жизни внесли в их дом, то по портрету в медальоне, который был у меня на груди, она узнала, что это портрет Юдифи Бартлетт, а это обстоятельство в связи со многими другими послужило доказательством того, что я не кто иной, как Юлиан Вест. Даже если бы меня не вернули к жизни, то и тогда, по мнению миссис Лит, этот случай имел бы опасное влияние на всю жизнь ее дочери. Предположение, что тут кроется предопределение, повлияло бы чарующе на большинство женщин.
Затем, когда несколько часов позже, ко мне вернулось сознание, я уже относился к Юдифи с особым послушанием и находил для себя особое утешение в ее обществе; не слишком ли скоро она полюбила меня, по словам ее матери, я сам могу судить. Если я это думаю, то должен помнить, что теперь XX столетие, а не XIX, и любовь, без сомнения, развивается быстрее, а также в выражении ее люди теперь откровеннее.
От миссис Лит я пошел к Юдифи. Я взял ее за обе руки и долго стоял молча пред ней, с восторгом вглядываясь в черты ее лица. Она напоминала мне другую Юдифь, воспоминание о которой было на время подавлено с новой силой нас разъединившим ужасным событием, и теперь воспоминание это оживало – и сердце мое было полно блаженства и муки. Мне казалось, точно Юдифь Бартлетт смотрит мне в глаза ее глазами и, улыбаясь, хочет утешить меня. Моя судьба была не только самою удивительною, но еще и самою счастливою, какая только возможна для человека. Надо мной свершилось двойное чудо. Я был случайно заброшен в этот странный мир не для того, чтобы быть одиноким. Любовь моя, которую я считал утраченною, точно воскресла, чтобы меня утешить. Когда я наконец в экстазе благодарности и нежности обнял эту прелестную девушку, обе Юдифи в моем представлении слились в одну, и с тех пор я не мог отделить их друг от друга. Я скоро убедился, что я у самой Юдифи в мыслях происходит нечто подобное. Без сомнения, никогда между влюбленными, только что признавшимися друг другу, не было таких разговоров, какие мы вели в этот день. Она, казалось, желала, чтобы я говорил ей больше об Юдифи Бартлетт, чем о ней самой, о том, как я любил ту Юдифь, а не ее, и слушала со слезами, с нежной улыбкой, с пожатием рук мои слова любви другой женщине.
– Вы не должны любить меня слишком сильно, – сказала она, – я буду ревновать вас за нее. Я не допущу, чтобы вы забыли ее. Я скажу вам нечто, что вас, без сомнения, удивит. Мне кажется, что души возвращаются иногда с того света, чтобы выполнить задачу, которая близка их сердцу. Мне иногда кажется, что во мне ее дух, что мое настоящее имя – Юдифь Бартлетт, а не Юдифь Лит. Конечно, я не могу этого утверждать наверное, никто из нас не знает, кто он на самом деле, но у меня такое чувство. Вас это не должно удивлять: вы знаете, как моя жизнь была полна ею и вами, даже прежде, чем я вас узнала. Как видите, вы можете даже совсем меня не любить – мне не придет в голову ревновать вас.
Доктора Лита не было дома, и я только поздно вечером увидел его. Как видно, он отчасти ожидал того, что случилось, он сердечно пожал мне руку.
– При других условиях я бы сказал, что все это случилось слишком быстро, но тут условия выходят из ряда обыкновенных. Во всяком случае, – прибавил он, улыбаясь, – не считайте себя обязанным мне, что я соглашаюсь на ваше предложение, в моих глазах оно – пустая формальность. С той минуты, как тайна медальона была открыта, мне кажется, все это уже стало делом решенным, и, если бы Юдифи не пришлось выкупить залог ее прапрабабушки, я бы опасался за прочность наших отношений с миссис Лит.
Была чудная, лунная ночь, весь сад утопал в ее свете; мы с Юдифью долго бродили по аллеям, стараясь свыкнуться с нашим счастьем.
– Что сталось бы со мной, если бы вы не обратили на меня внимания, – говорила она, – я так боялась этого. Чтобы я делала, зная, что я предназначена для вас, как только вы вернулись к жизни; мне стало ясно, точно она сказала мне, что я должна быть для вас тем, кем она не могла быть, но что это возможно только если вы сами поможете мне. О, как мне хотелось сказать вам это в то утро, когда вы чувствовали себя таким одиноким среди нас, но я не решалась открыть рта и не позволила ни отцу моему, ни матери обнаружить мою тайну.
– Вот чего вы не позволили отцу вашему сказать мне? – заметил я, вспоминая первые слова, которые услышал, придя в себя.
– Именно, то самое, – смеясь, проговорила Юдифь. – Неужели вы только сейчас догадались? Отец как мужчина надеялся, что, если вам скажут, где вы, вы сейчас же почувствуете себя среди друзей. Он обо мне совсем не думал. Но мама знала, отчего я не хотела, чтоб вам было известно кто я, и потому сделала по-моему. Я бы не могла смотреть вам в лицо,
