– Слышу. Тот, кто владеет заклинанием, – хозяин. Я служебное устройство. Повинуюсь.
– Погодите, орлы. Ты сам нам дал заклинание, – вмешался Дед. – Ты точно так же можешь его ещё кому-то дать!
– Если бы не дал вам заклинания, мне было бы очень плохо. Теперь мне хорошо. Зачем стану его ещё кому-то давать? – спросил чёрный столбик.
– Ну, мало ли? Попросят!
– Нет. Выполняю только приказы хозяина. Это в меня заложено.
– Если я приказываю войти в какого-то человека, чтобы он заговорил, скажем, по-китайски, ты это можешь сделать?
– Должен сделать. Даже… – он сделал крошечную паузу, – хочу сделать. Китайские слова прекрасные, в каждом много смыслов.
– Так, – сказал Дед. – Ты мне нравишься, симбионт. Ты не пожалеешь, что связался с нами. Орлы, нас трое. В наше время и в нашем лимитрофе три человека, которые друг друга не предают, – это сила. Так, значит… Мы им объявляем войну. Кто за?
– Я за. Руку, что ли, поднимать? – спросил Муха. Кому – даже не спросил, и так всё ясно.
– Я за, – я поднял обе руки. Мне тоже всё было ясно.
– Ты, симбионт? – Дед повернулся к чёрному столбику. – Хочется, чтобы ты не просто выполнял приказ, а… ну, это… с душой…
Мне показалось, что чёрный столбик пожал узенькими, едва намеченными плечишками.
– Это добро или зло? – помолчав, поинтересовался симбионт.
– Хм… – Дед явно хотел ответить, что добро, но вовремя удержался. Переубеждать чёрный столбик с недоделанными мозгами – безнадёжно.
– Это справедливость, – догадался Муха. – Ты понимаешь, не бывает так, чтобы зло было злом для всех или добро – добром для всех. Всегда будут недовольные. А когда удаётся найти равновесие, это вроде как справедливость.
– Я понял. Я за равновесие, – сказал чёрный столбик. – Но с условием, что не будет ни добра, ни зла.
– Не будет, – хмуро ответил Дед.
И потом, когда пошёл нас провожать, уже на улице проворчал:
– Для этих сук справедливость – хуже всякого зла…
По дороге мы с Мухой обсуждали подробности первой вылазки. Когда я сказал «à la guerre comme à la guerre», Муха непринуждённо перешёл на французский, и я объяснил сидевшему в нём симбионту его ошибку.
– Они устраивают этот балаган в субботу, – сказал Муха. – У меня целых два дня, чтобы всё подготовить. Завтра сделаю все Наташкины тексты и отправлю заказчикам. Ей останется только получить деньги. А потом мы уже будем знать, во сколько влетит операция…
– Её мать – гражданка?
– То-то и оно…
Медицина в нашем лимитрофе такая: гражданам государство ещё часть расходов компенсирует, а «жителям» приходится оплачивать всякие процедуры и лекарства почти полностью. Почти – потому что существует медицинское страхование. Но не все, естественно, покупают полисы. Если бы у Наташкиной мамы был полис – то процентов двадцать ей бы компенсировали, хотя она всего лишь «житель».
Нормальному человеку этого не понять. Когда наш лимитроф получил в подарок от великих держав независимость, то местные сразу затрепыхались насчёт исторической справедливости. Их угнетали сперва немцы, потом шведы, потом поляки, потом опять шведы, потом русские – а вот теперь они сами на своей территории хозяева. Значит – что? Значит, гражданином Латтонии может быть только потомственный латтонец, остальные – «жители». А доказать, что ты потомственный, большая морока. Получилось, что в список граждан входят почти все латтонцы, немного русских, поляков и евреев. А большинство русских – «жители», не имеющие права голоса. Вот такая у нас тут Европа…
И ничего тут не поделаешь, потому что лимитрофы присосались к великой и ужасной Америке. Она их якобы защищает от России и на этом мутном основании всё за них решает, а они и довольны.
Последнее изобретение Латтонии – народное движение против русских школ. Латтонцам внушают: если школы закроют, то русские «жители» куда-нибудь разбегутся. И латтонцы останутся единственными хозяевами в лимитрофе. Звучит заманчиво, дураки на эту наживку ловятся. А с удочкой сидят хитрые дяденьки. Оседлав этот дурной патриотизм, они уже который год въезжают в Думу и принимают только те решения, что выгодны их банковским счетам. Такая простая политика – но ведь латтонцам правда не нужна, им нужно, чтобы вся могучая держава говорила исключительно на латтонском языке.
Вот на что замахнулся Дед. Два геймера, один фрилансер и чёрный столбик – против трёх партий, формирующих правительство, и орды замороченных чудаков. Красиво, да?
Но нам троим надоел этот бардак.
Мы пошли на митинг, устроенный национал-идиотами против русских школ, во всеоружии: у нас были на груди бантики из ленточек национальных цветов: белого, синего и зелёного. То ещё сочетание, но с глубочайшим смыслом: синий означает море, зелёный – землю, белый – чистоту помыслов. Если вспомнить, что рыбный флот мы по указанию европейских экспертов пустили на иголки, сельское хозяйство по их же директивам разорили напрочь, а чистота помыслов в нашей Думе и не ночевала, то бантики получаются совершенно издевательские.
Декорированные под юных энтузиастов, мы с Мухой молча пробились в первые ряды. Дед остался сзади, чтобы при необходимости прикрывать наш отход.
Общество собралось неприятное. Я ещё понимаю людей, которые объединились ради любви к своему языку. Но этих сплотила ненависть к чужому языку. На их рожи смотреть было тошно. Я ни разу не попадал в такую компанию, и что меня поразило – лица были какие-то одинаковые. Как будто они собирались запеть одну и ту же песню и уже раскрыли рты – хотя рты до поры были закрыты.
Толпа расступилась, чтобы пропустить любимцев публики – несколько профессиональных политиков и молодёжную секцию партии «Дорогое отечество». Тут-то мы и сработали. Я, стоя за спиной у Мухи, почти впритирку, еле слышно произнёс заклинание и поманил пальцем. Тут же на моей ладони возник столбик. Муха прочитал заклинание всасывания и незаметно коснулся пальцем первого подвернувшегося идеологического рукава. Столбик исчез.
Оставалось ждать результата.
Нам повезло – симбионт внедрился в старую громогласную рухлядь, вдохновителя всех патриотических глупостей. Называть его имя – больно много чести ему будет. Его выпустили на трибуну вторым. Трухлявый дед протянул к публике руку и проникновенно заговорил.
– Друзья мои, соотечественники мои, единоверцы мои! – сказал он. – Латтония в опасности, и, пока русские отдают детей в свои школы, у нас растёт и зреет пятая колонна. Ради их же пользы следует перевести образование на латтонский язык…
Тут толпа опомнилась.
Проникновенную речь дед толкал по-русски.
Ой, что тут началось! Его сперва стали вежливо окликать. Он не понимал, в чём дело. Ему предложили перейти с русского на латтонский. Он сказал, что говорит на чистейшем латтонском. Тогда организаторам стало ясно, что дед спятил. Его попытались вежливо свести с трибуны – а трибуна, между прочим, каменная,
