Я отродясь не видел Деда в такой панике. Он всегда был старший – и потому самый толковый, самый опытный, даже самый сильный. Я бы не рискнул драться с Тимофеем – а он подрался.
– Уходите, парни, – сказал Швед. – Чего мы вас с собой потащим…
– Ну да. Как же, – ответил Муха. – Если вы действительно единственные латтонцы, которых он не пригрёб, то вы… то вас… ну, в общем, мы с Гостем вас не бросим. Гость, пойдём, потолкуем с этим чудиком. А Рита будет наблюдать. Может, есть шанс…
– Шанс сдохнуть за свободный и независимый лимитроф у вас есть! – не унимался Дед. – Уеду ко всем чертям! Дядька меня давно в Витебск зовёт! Человеком стану!
– Что ж ты так долго тут сидел? – спросил я. – На что надеялся?
Он только рукой махнул – мол, чего спрашивать с идиота, который почему-то прирос к лимитрофу?
Я посмотрел на Риту.
Она улыбнулась.
– Если он нас не уничтожит, а только выжжет изнутри… Гость, если увидишь, как я кричу на митинге… Гость, ты знай – это не я! – воскликнула она.
Тогда я подошёл к ней, обнял и поцеловал в щёку. Это означало: держись.
Швед отворил дверь и посмотрел на Деда. Дед выругался и отвернулся.
А потом мы с Мухой вышли во двор.
– Если со мной что-то случится – забери симбионта, – тихо сказал Муха.
Кажется, он уже был сам не рад своему упрямству.
Я – тоже…
Муха вышел на середину двора – настоящего латтонского двора с клумбами и декоративными кустами. Сейчас всё это было покрыто снегом, и Муха в своей чёрной куртейке стоял на белой дорожке – такой маленький, и точно – как муха в сметане.
Он поднял голову и увидел бледное февральское небо. Только-только стала в солнечный день пробиваться голубизна. Но солнца не случилось – может, его демон заслонил.
«Русские могут уйти», – услышал я у себя в голове.
– Он опять нас гонит, – сказал я Мухе.
– Послушай, ты, как там тебя! – обратился Муха к закрывшей солнце размазанной туче, предположив, наверно, что в ней засел демон. – Какого чёрта ты к этим убогим прицепился? В Америку вон лети, там знаешь сколько народу по-американски говорит? Миллиард, наверно! Такой язык роскошный! Ты с него столько удовольствия получишь! А тут – сколько тех латтонцев? Миллиона полтора? Уморишь их – вообще без пайки останешься! Голодный сдохнешь! Тебе оно надо?
– Американцы не так помешаны на своём языке, – тихо сказал я, – предложи чего другого… И с исторической справедливостью у них всё в порядке. Ему не за что будет зацепиться.
Муха предложил лингвистическому демону лететь в Китай – там народу немерено, лететь в Африку – там тоже миллионы и миллиарды. Демон не отзывался.
– А ты уверен, что он тебя понимает? – спросил я.
– Чёрт его разберёт. Ведь Риту с Тимофеем он как-то понимает. Эй, ты! Нечистая сила! – заорал Муха. – Оглох ты, что ли? Куда ты там спрятался, сволочь?!
Муха начинал сердиться, и мне это не нравилось. Одно дело – когда показываешь своё упрямство тому же Тимофею, совсем другое – выходцу из преисподней. Ладно бы мы ещё не были уверены в существовании демона. Но мы видели, как он обрушил дом.
– Муха, кончай выделываться, – попросил я и вдруг почувствовал – что-то давит мне на плечи.
Ничего материального не было – но воздух вроде бы сгустился и приобрёл цвет, ещё не тот желтовато-зелёный, который мне запомнился, но какой-то мутно-жёлтый.
– Он разлит в воздухе, – сказал я. – Вот как он действует!
И внутренним взором увидел ту толпу, что собралась послушать сумасшедшего старика. Она была накрыта облаком, облако просачивалось в поры кожи, к каждому человеку тянулись сверху миллионы волосков, и когда раскрывались рты, когда выплёскивалась злость, волоски набухали, всё пульсировало, всё трепетало…
Один лишь миг видел я эту жуткую картинку. Этого хватило, чтобы понять Риту и Тимофея.
Злоба имеет вес. Демон скопил столько злобы, что мог бы раздавить не только дом, но и целый город.
Муха тоже ощутил это. Он сгорбился и рухнул на колени.
Я бросился его поднимать.
– А хрен тебе! – заорал Муха, держась за меня и запрокинув голову. – Ты со мной не справишься! Потому что ты – дерьмо собачье, а я – человек!
Он впал в ту самую ярость, когда голыми руками рвут стальные тросы. Даже демону стало бы понятно – смерть тут не знак победы, а скорее уж знак поражения.
Ярость заразна – и на меня тоже накатило. Мы стояли, подпирая друг друга, и крыли демона последними словами. У меня в голове рычало и свистело – это он, видно, отругивался. Тяжесть рухнула на наши головы, как воз кирпичей с крыши, и мы повалились в снег.
И тут я увидел чудо.
Муха приподнялся на локте и выкрикнул непонятное слово. В человеческом языке, кажется, даже нет таких гортанных, рокочущих, полных спрессованной силы звуков. Муха заговорил на этом языке, сам не осознавая подмены. Каждая фраза была – как удар бича.
Тяжесть разом пропала. Воздух вдруг очистился. Рёв и свист исчезли из моей головы.
Муха ещё покричал немного, но не так свирепо. Скорее это было прощальное пожелание, что-то вроде: катись колбаской, пока я добрый, и чтоб я тебя тут больше не видел!
– Как ты это сделал? – спросил я, вставая и отряхиваясь. – Как это получилось?
Он ответил на том же языке, который вдруг стал мягким, воркующим, изумительно передающим дружеское участие и безмерную усталость.
– Муха, говори по-русски.
– Ага, – сказал он. – Куда эта сволочь подевалась? Ты заметил?
– Сгинула. Что это был за язык, Муха?
– Муха, Гость! – завопил выскочивший на крыльцо Дед. – Вы чего в снегу валялись? Вы чего, орлы?
– Сейчас спрошу симбионта, – ответил Муха и поднялся на ноги. – Куда бы его выпустить?
В дверном проёме появилась Рита.
– Он ушёл, – сказала она, – он ушёл. Как вы это сделали?
– Сейчас узнаю, – и Муха пошёл в дом.
– Ты что-нибудь видела? Что-нибудь поняла? – спрашивал я Риту.
– Я ничего не поняла…
Чтобы выпустить симбионта, мы опять выставили за двери Тимофея, Шведа и Риту. Потом впустили.
Симбионт имел жалкий вид. Наш чёрный столбик даже не мог толком выпрямиться.
– Что это с тобой? – спросил Муха. – Что случилось?
Симбионт пробормотал несколько слов, которых мы не смогли разобрать.
– Ты испортился? Давай ко мне перебирайся, – предложил я. – Муха вымотался, как собака, а я ещё ничего, свеженький. Подкормишься!
– Выжжено шесть блоков, – доложил он. – Погибли западноиранские языки… Погибли южноаравийские диалекты… Восстановлению не подлежат…
– Господи, какие ещё диалекты?! Главное – ты сам жив! – закричал Муха. – Что это такое было? Что за нечистая сила? Ты понял?
– Понял.
– Как его зовут? – вмешалась Рита. Ей нужно было имя – тогда она могла как-то управиться с демоном.
– У него нет имени. Служебное устройство, как я. Новое, есть недоработки. Разума тоже нет, только эмоции, – доложил симбионт. – Операционная среда – язык.
