После долгого раздумья Елена Никитишна решила ехать назад к доктору, у которого, вероятно, есть уже ответ от Галицкого. Пусть он позволит хоть в коридоре где-нибудь приютиться поблизости от мужа. Опять поплелся извозчик со странною старухою. Ее почему-то все находили странною, а не просто старушкой. Это еще обиднее. Уже совсем вечерело, когда Елена Никитишна вторично добралась до больницы для умалишенных. Директора не было дома. Дежурный фельдшер разрешил подождать.
– Нельзя ли справиться, как положение Коркина?
– Плохо, как и прежде.
– А все-таки пошлите справиться.
– У нас не дают справок… Много больных, когда же тут справляться!
Елена Никитишна поместилась в уголке кожаной кушетки и, съежившись, совсем ушла в себя. Кажется, ей теперь еще хуже, чем было до сих пор! Раньше ее мучила совесть и, когда она решилась искупить свои грехи самоистязанием, совесть утихла. А теперь ей было еще невыносимо жаль Илью Ильича, и она ничего не могла сделать, чтобы облегчить его страдания.
– Директор приехал, пожалуйте, – сказал ей сторож.
Она пошла медленной, ленивой походкой наверх в квартиру директора.
– Боже, я, кажется, сама схожу с ума…
– Ответ получен, – встретил ее директор, – и самый утешительный. Галицкий просит сделать все возможное для вас. Если угодно, можете завтра взять вашего мужа в частную больницу, ему там будете лучше.
– Позвольте мне еще раз взглянуть хоть на мужа.
– Это вне правил, но, в виде исключения, извольте.
– Благодарю вас.
– Сторож, позовите дежурного фельдшера, он вас проводит.
Через минуту фельдшер явился.
– Вы к кому?
– К Коркину, в семнадцатую палату.
– Его уже нет там. Он в покойницкой.
– Как?! Разве…
Елена Никитишна не могла выговорить «умер».
– Скончался.
Елена Никитишна, как подкошенная, свалилась на руки подбежавшего директора.
50
Труп Макарки
Густерин и следователь вошли к главному врачу больницы.
– Что случилось? – спросили они в один голос еще на пороге кабинета.
– Чудовищный организм у вашего преступника! Представьте, что нет никакой возможности его захлороформить! Мы перепробовали все средства, и, как только усыпим его, приготовимся усыплять, он просыпается и кричит «не режьте меня!». Мы боялись усилить дозу усыпления, чтобы не убить его, и должны были отказаться от операции; без анестезии невозможно сделать операцию, он не перенесет.
– Он умирает?
– По-видимому, да! Но это чертовский организм! Ничего нельзя сказать определенного.
– Еще один вопрос: с такой раной, как у него, может человек жить?
– Условно: если пуля не повредила известных сосудов.
– А у него эти сосуды повреждены?
– Почем же мы знаем? Ведь мы операции не делали!
Густерин переглянулся со следователем.
– В результате, значит, мы ровно ничего не знаем! Я полагал бы перевести Макарку в лазарет дома предварительного заключения и поставить к нему усиленную стражу. Церемониться или миндальничать с ним невозможно! Пожалуй, дождемся еще какой-нибудь штуки!
– Как врач, господа, – произнес главный доктор, – я не могу этого позволить! Это равносильно убийству! Он не перенесет подобного передвижения!
– А вы даете нам гарантии, что он у вас не убежит?
– О! Какую хотите! Это было бы чудом!
– Поверьте, господин доктор, что чудеса случаются с такими исключительно зверскими натурами, как Макарка. Он, например, только что пробыл одиннадцать дней на Горячем поле без всякой пищи; он сам рассказывал, что сосал разные травы и этим существовал; ведь всякий другой на его месте давно бы вышел добровольно из засады, а его мы нашли спавшим безмятежным сном; точно барин у себя в кабинете, развалился на траве и похрапывал. Вот это какая натура! А сколько раз он был ранен и уходил истекавшим кровью?! Все ему ничего! Ни в огне не горит, ни в воде не тонет!
– А все-таки в теперешнем положении его опасно переносить из палаты в палату, а не только через весь город.
– Но ведь мы ответственность берем на себя!
– Хорошо, только я составлю протокол о его смертельно опасном положении и вы раньше подпишитесь, что были предупреждены.
Густерин опять переглянулся со следователем.
– Да пусть тут полежит, – произнес следователь, – все равно больничная администрация отвечает нам за его целость!
– Отвечает… Что толку в ее ответе!! Она, что ли, будет опять ловить его! Вся ответственность в том, что уволят какого-нибудь сторожа и только! А мы опять неделями должны мучиться!
– Смешно, господа, слушать ваши рассуждения о человеке, у которого, верно, начался уже процесс агонии! – перебил доктор. – Вы забываете, что при таких ранах, если пуля не вынута, неизбежно делается «антонов огонь»!
– А вы уверены, что рана именно такая.
– Почти уверен.
– Почти! С Макаркой нельзя полагаться на «почти».
– Пойдемте, посмотрите; может быть, теперь я вам скажу точно.
– Пойдемте.
Они тихонько прошли в хирургическую палату. Макарка был один во всей палате, и при нем дежурил сонный фельдшер. Царила тишина и полумрак. Воздух пропитан лекарственными средствами. Макарка лежал неподвижно на кровати, прикрытый белой простыней. Его перенесли с операционного стола и решили дать умереть спокойно. Доктор подошел к умирающему и взял его руку.
– Пульс едва слышен. Посмотрите, под глазами зловещие круги. Ноги начинают холодеть. Скоро должна наступить агония.
Макарка открыл глаза, и губы его исказились.
– Меня звали «душегубом». Нет, это вы настоящие душегубы! Стоят над душой и ждут, скоро ли больной околеет! Эх, вы!.. А еще ученые! Зарезать не пришлось, так задавить рады!
– Уж ты молчал бы лучше, – наставительно произнес Густерин.
– Что я?! Разбойник, злодей, каторжник, а вы высокие, ученые мужи! А по части душегубства со мной конкурируете! Я душил людей один на один, лицом к лицу, а вы напали на умирающего, обессиленного, беспомощного!
– Молчи, негодяй!
Макарка потянулся и закрыл глаза.
– Он едва ли переживет эту ночь, – прошептал врач.
– И надоел же он нам! – ответил так же тихо Густерин.
– Верю.
Они вышли из палаты. У постели умирающего остался тот же фельдшер.
– Что же нам делать теперь? – со вздохом произнес Густерин.
– Ехать по домам и ждать уведомления.
– Не хотите ли у меня откушать чаю, – предложил главный врач.
– Чтобы побыть здесь лишний час, авось он развяжет нам руки.
– Весьма возможно.
Главный врач, бывший дерптский студент, справивший уже полувековой юбилей своей службы, Карл Карлович, выглядел довольно бодро, хотя старшему его внуку минуло уже 28 лет.
На столе кипел самовар, когда гости вошли в парадную столовую; за столом сидело обширное общество – исключительно семья Карла Карловича. Разговаривали про удивительного Макарку, который загубил такую массу людей и теперь сам умирает.
– Что, умер? – спросили все в один голос, когда Карл Карлович с гостями вошли в столовую.
– Жив еще. Вот и они тоже ждут, – ответил Карл Карлович, указывая на Густерина со следователем.
– Ждут?.. Любезные визитеры у этого Макарки!
– Что заслужил, то и получай!
Густерина засыпали вопросами: как он, переряженный, арестовал Макарку, как они лазили в подземелье, как злодей убил какую-то девушку и отрубленный палец с кольцом хранил в шкатулке. Густерин с улыбкой рассказывал подробности, а Карл Карлович подливал гостям в чай ром. Беседа сделалась оживленной. Молоденькие дамы охали и вздыхали, мужчины делали замечания. Подвиги Макарки давали неистощимую тему для разговора. Вдруг на пороге залы
