— Вопрос касается твоей работы. Честно ответишь?
— Смотря какой вопрос. Есть вещи, которые я не могу обсуждать.
Я криво ухмыляюсь: да, конечно же.
— Скажем так, вопрос касается неким боком ещё и меня. Ну так что, ответишь честно? Я не стану тебе надоедать. Если ответ будет не тот, который я ожидаю услышать, поищу другие пути.
— Темнишь, Роман.
Папаша закуривает, милостиво говоря:
— Спрашивай уже. Чего тянешь?
— Земянского, наверное, знаешь? Насколько у него всё куплено? Добрался до области?
Папаша молча курит, потом спрашивает:
— Знаю, конечно. Мы все его… знаем. Ты как с ним пересекаешься?
Меня словно ударяют под дых, лишая возможности свободно дышать. Но я всё же спрашиваю:
— Куплены все?
— Давай по-другому, Роман. Ты скажешь, каким боком это касается тебя, а я отвечу. Идёт?
— Нет, так не пойдёт. Я не хочу долбиться лбом в гранитную стену, если это безнадёжно. Найду другие пути.
— Блядь, какой ты трудный! — не выдерживает отец, — так сложно сказать прямо?
— А тебе, блядь, трудно? Я тебя часто о чём-то прошу? Никогда. До этого дня.
Не ори, — рявкает отец таким тоном, каким, наверное, осаждает своих подчинённых, — знаю я эту птицу. У вас в городе всё уже давно прибрано к рукам. Хрен пробьёшься, если у вас интересы пересеклись не в твою пользу.
— А в области?
— Парочка мелких сошек куплена, — нехотя признаётся Бесов.
— Но не ты?
— Но не я. Доволен? А теперь выкладывай. Факты.
Я опускаюсь на диван, не отдавая себе отчёт в том, что на лице расплылась безумная, счастливая улыбка.
— Факты. Меня держали в подвале у батареи. Чтобы пыл остудить. А потом отправили погреться на песочек.
— Долго? Когда? Почему сразу со мной не связался? — тон Бесова сразу меняется, становится ледяным и таким острым, что мне становится немного не по себе.
— Я звоню тебе со второго номера. Выждал немного, чтобы не привлекать лишнего внимания.
— Совсем охуел, политикан, — цедит Бесов, — ничего, прижмём. Перекроем ему кислород.
— Надолго? В идеале хотелось бы, чтобы навсегда. Или на очень долгое время.
— А вот с этим уже чуть сложнее. Конечно, есть кое-что. И стукачок трётся там, вынюхивает, доносит куда надо. Но пока мало что удалось нарыть. Только чтобы пожурить и в угол поставить. Придётся попытаться выдернуть заразу с корнем. Но он потащит за собой не одного человека.
— Так это же хорошо? Большая звёздочка тебе за это светит?
— Большая, Рома. Но не так всё просто.
— Что нужно сделать? Если я буду тереться рядом и вынюхивать, это поможет?
— Только если найдётся что-то весомое.
— А если не найдётся? — мой голос поневоле выдаёт отчаяние. Ненавижу себя за эту слабость, но ничего не могу с собой поделать, — он же сука, как угорь, скользкий.
— Если не найдётся?.. — усмехается отец, — такого варианта для меня теперь просто не существует. Я обязательно накопаю что-нибудь весомое на этого мудака. Я подключу нужных людей, но потребуется время.
— Держи меня в курсе? Я позвоню, если удастся заметить что-нибудь интересное.
Пришлось скооперироваться с папашей. Разговор заканчивается так же резко, как начался. Мы не желаем друг другу всего хорошего или спокойной ночи. Для меня теперь не существует спокойных ночей. Это не сон и не отдых, а нескончаемая пытка без моей любимой Снежинки.
Глава 43. Снежана
Ночь. Не люблю передвигаться по дому Земянского ночью. Но сильно хочется пить. Я забыла поставить бутылку минеральной воды на тумбочку у кровати на ночь. А сейчас во рту сухо и дерёт горло. Знаю наизусть все повороты и углы этого дома, который очень скоро станет и моим. Во рту разливается кислая горечь. Назначенная дата свадьбы становится ближе с каждым днём.
Земянский вроде бы переключился на своих шлюх, оставив меня в покое. Сейчас его нет дома. Прекрасное будущее, с какой стороны ни посмотри. Интересно, именно таким мои родители видят семейное счастье и благополучную жизнь? Рядом с нелюбимым человеком, которого хочется удушить и при виде которого начинает тошнить ещё больше прежнего.
Я открываю холодильник, доставая бутылочку воды, и пью из горла, не утруждая себя поисками стакана. Даже свет не включила: глаза быстро привыкают к темноте. Погружённая в свои мысли, не сразу поняла, что в кухне я уже не одна. Почувствовала спиной взгляд и обернулась. Но было уже поздно. Михаил обхватил за талию одной рукой и прижался к губам. Вторая рука принялась шарить по моему телу, то цепляя за ягодицы, то щипая грудь.
В нос ударил запах тяжеловатого мужского парфюма и аромат приторных женских духов. На губах почувствовался привкус апельсиновой жвачки и отдалённый душок виски. Мерзкий коктейль и ощущение мужского тела, прижимающегося всё теснее, заставили содрогнуться от омерзения. Рвотный позыв подступил так резко, что меня скрутило. Вот-вот стошнит, если не глотнуть свежего воздуха. Кое-как оттолкнув Земянского, я склонилась над раковиной, включив холодную воду. Плеснула водой в лицо, пытаясь отдышаться. На талию легла тяжёлая рука, взобралась выше по позвоночнику и вновь опустилась ниже. Я обернулась.
— Не надо меня гладить, как домашнюю кошку или собаку. Отойди, пожалуйста. Мне плохо.
В темноте было не разобрать выражения лица Земянского. Я дотянулась до кнопки выключателя. Лампа осветила варочную поверхность и рабочую часть кухонного стола и немного разогнала темноту.
— Всё ещё не отпускает?
— Нет. Не отпускает.
Земянский притянул меня к себе за талию. Я упёрлась руками ему в грудь:
— Не лезь ко мне, пожалуйста. Токсикоз такой сильный, что меня сейчас стошнит прямо на тебя.
Я отступила к столу и плотнее закуталась в халат. Михаил скрестил руки на груди:
— Токсикоз не может длиться вечно, Снежана.
— И что ты хочешь этим сказать?
— Сама как думаешь?
