Он понял. Не понять отца было сложно, особенно, когда его доводы подкреплялись хорошей поркой.
Однако… он не мог не думать о ней. И запретить постоянно вспоминать ее лицо ему тоже никто не мог, даже жуткий монстр с лицом отчима. Редкий день проходил без того, чтобы Петя не подумал о ней. Как она учила рисовать его дом. Красивый дом с ровными стенами и счастливыми родителями. Солнцем желтого, а не черного цвета, рекой — голубого, а не коричневого. Его собственные краски были сдвинуты по фазе, и он честно отдавал себе отчет, что рисует отвратительно, ужасно, чудовищно. Глядя на ее идеальные, с его точки зрения, рисунки, он испытывал к ней щекочущую нежность, отчего пугался и делал ей больно резкими словами.
Но как же оно хорошо понимал — совершенство — вот оно, на ее рисунках, чистое, безмятежное, искреннее, как весенний ветерок. Только где оно теперь? Где оно?
Когда удавалось обмануть бдительность отца, сославшись на дополнительное занятие или внеклассное чтение или субботник — Петя, разузнав, где она лежит, приходил под больничные окна на втором этаже и стоял там, в надежде, что занавеска трепыхнется и в прозрачном отражении неба появится ее лицо — спокойное, улыбающееся и… живое.
Сердце его билось сильно, наверное, такие чувства не может и не должен испытывать третьеклассник, оно замирало, когда занавески и правда шевелились, и вовсе падало в пропасть, когда в окне на миг являлось лицо — но это была не она, чаще всего медсестра в строгом колпаке поливала на подоконнике цветы.
И все же… было что-то. Что-то еще, влекущее его, словно он чувствовал странную неведомую связь с ней, разумеется выдуманную, но оттого не менее крепкую. Периодически, Петя ждал этого каждый день, но получалось не всегда, Саша снилась ему, но сны эти были далеко не романтическими, как того хотелось бы.
Чаще всего это был один и тот же сон.
На землю спускается мгла. Петя понимает, что находится где-то за городом, внутри огромной пещеры, уходящей вглубь, под землю. Внутри темно, но из глубины крадутся красновато-оранжевые отсветы, полыхают на мокрых стенах, словно языки адского пламени. Изнутри, из самой утробы пещеры слышны ужасающие звуки. Он оглядывается. Входа, через который он сюда попал, уже нет. Стены пещеры шевелятся, Петя боится на них смотреть. Он боится увидеть там… что?
Кто-то зовет его. Он слышит этот голос и силится вспомнить, кому же он принадлежит. Это не родственники, не друзья, не одноклассники, это кто-то, кого уже… нет. Он так давно не слышал этот голос, что уже забыл, кому принадлежит.
Но голос зовет. И Петя знает, что это не чужой голос. Он ближе, чем любой другой, когда-то, давным-давно, возможно, в другой жизни, он шел на этот голос беспрекословно, как раб, как солдат, как… возлюбленный.
Господи… ужасающая догадка шевелится внутри.
Из пасти пещеры раздается приглушенный рык — злобный, голодный, от него холодеют жилы и стынет кровь, ноги отказываются сделать даже шаг, тело парализует от страха. Рык приближается.
Петя совершает над собой неимоверное усилие. Мочевой пузырь, кажется, вот-вот лопнет и он не сможет сдержаться. Хватаясь рукой за мокрую дрожащую стену, он шагает. Потом еще. И еще. Пальцы касаются ростков — как тогда, как тогда — он вспоминает поход с братьями Костровыми и Мышкиным вдоль ручья, тогда он тоже так полз по крутому склону, хватаясь за мокрые гнилые коренья — они выскальзывают из рук, и он едва не падает в гнилой ручей.
Только здесь коренья — тонкие и слизкие не выскальзывали, они хватали его за пальцы, оплетали их и старались задержать. Он отдергивал руку в отвращении и шел дальше, превозмогая страх. Он шел, потому что…
там была она.
Где-то из глубины этого смрадного ада все явственнее доносятся царапающие звуки когтей по голому камню, угрожающий рык потревоженных хранителей огненной пещеры приближается. И у него нет сомнений — победить их просто так не удастся, слишком сильны они в своем царстве мертвых, слишком беспощадны к тем, кто потревожит их покой.
Но Голос ему не мерещится, нет. Краем сознания он как будто понимает, что находится не совсем во сне, а где-то на границе между сном и явью, потому что детали… уж больно реалистичны детали. Вот, у стены пещеры почерневшая картонная коробка с надписью «Советское шампанское, 0,75 л. Не кантовать. Осторожно, хрупкое», разорванные пополам книги с темно-синими обложками и на каждой из них, он нагибается, чтобы удостовериться, в кружке знакомый профиль и чуть ниже — «В.И. Ульянов (Ленин). Том 1». Памятник этому человеку стоит на центральной площади Огненска. От книг пахнет затхлостью. Сколько они тут лежат? Годы? Десятки лет? Возможно и дольше. Сломанный детский стульчик без одной ножки — на его спинке наклейки от жвачки с изображением моделей машин, сидение разрисовано разноцветными фломастерами и в этом рисунке угадывается дом, знакомый кривой дом с черной крышей и крест-накрест перечеркнутыми окнами.
Ему вдруг по-настоящему становится страшно, потому что это его стульчик. Что он делает на берегу черного ручья, вернее, в этой жуткой пещере?
Голос зовет его, хотя никакого голоса и нет, по крайней мере — голоса как звука. Но зато есть рык и он приближается.
Петя пытается проснуться. Он уже понял, что сон, который ему сниться — вовсе не сон. Звуки ударов, крик сквозь мрак, рык отца и он приближается, приближается.
Ты сможешь, ты сможешь, — твердит голос в голове, и сорвавшаяся с потолка летучая мышь задевает волосы упругим жестким кожистым крылом.
Он вздрагивает. Руки ощупывают темноту, чтобы не упасть, Петр высоко поднимает ноги — под ними… горы мусора, вскрытые консервные банки с рваными краями, мотки полиэтиленовых пакетов, с них стекают мутные желтоватые струйки и ему вдруг становится нечем дышать. Чайки, огромные бакланы, пикируя с высоты, норовят клюнуть его в голову. Горло перехватывает от внезапно наступившей волны зловония, так воняет возле свалки в летнее пекло — нестерпимо, удушливо, до рвотных позывов и сбежать от этого запаха некуда. Сладковатая вонь впитывается в волосы, одежду, его рюкзачок и бейсболку. Проникает в уши, забивается в рот и даже под ногти — он чувствует ее буквально везде.
Ослабевшими ногами
