Все. Расслабься. Теперь отогни пластик на стене и напиши 58.
Андрей едва унял дрожь. Понимая всю абсурдность происходящего, спросил, двигая одними губами:
— Почему пятьдесят восемь, можешь объяснить?
Скоро сам все поймешь.
Свет фонаря из окна выхватил часть стены перед его лицом. Он увидел едва заметный шов, ковырнул его ногтем. На удивление, материал поддался, он завернул кусок тонкого волокнистого пластика, чем-то напоминающего стеклообои, вверх. Ошарашенным взором уставился на стену. Там, через запятую, где аккуратным, где неровным и сбитым, где и вовсе едва читаемым почерком тянулась вереница цифр — от одного до пятидесяти семи.
Андрей быстро оглянулся. Никого.
Досчитай до десяти, — это уже его собственный внутренний голос. Со мной творится какая-то ерунда. Это что же получается…
Он сосчитал до десяти, косясь на цифры. Потом ущипнул себя за бедро — больно. Очень больно. Крутанул мочку уха.
Не поможет, — ответил голос спокойно. Ты не спишь, и ты не болен. Надеюсь, почерк свой узнал?
Это был его почерк. Корявый, нечитаемый журналистский почерк. Большинство заметок и статей он набирал на ноутбуке и писать совершенно разучился.
— Пятьдесят восемь дней? Я тут — пятьдесят восемь дней?
Да.
— И я… ничего не помню?
Нет.
— Тогда зачем эти цифры? — спросил Андрей тихо, настолько тихо, что едва слышал сам себя.
Чтобы ты поверил. Иначе ты не поверишь. Я знаю тебя. Факты. Ты всегда говоришь — «где факты?».
Он так действительно говорил. Только кому? Да всем. Это была его повседневная фраза. Все ее слышали. Все о ней знали.
— И что потом?
Сейчас ты ляжешь и уснешь. Завтра повторим еще раз. Повторение — мать учения, помнишь, как ты… — Голос осекся. — А послезавтра… — Голос замолк, потом сказал с изменившейся интонацией: Все будет зависеть от тебя.
— Что будет зависеть от меня? Скажи мне. Разве… почему я ничего не помню? Что происходит?
Бесполезно. Ты все равно все забудешь завтра. Объясню, что смогу, но не сейчас. Скоро утро. Тебе нужно спать. Завтра мы запишем чуть больше, чем обычно.
Андрей завертел головой, пытаясь обнаружить подвох, но бесполезно. Тишина. Ничего. Он хотел нажать на кнопку вызова, мерцавшую зеленым светом на столике, но голос опередил его:
Не советую. Если ты ее сейчас нажмешь, то никогда отсюда не выберешься. НИКОГДА. ПОНИМАЕШЬ МЕНЯ? ЕСЛИ НЕТ, ПОСМОТРИ ЕЩЕ РАЗ НА СПИСОК.
Он повернулся к стене, снова отогнул пластик. Это был его почерк. Без сомнений. Пятьдесят восемь дней он разговаривает с этим голосом и отмечает дни, оставшиеся до… или прошедшие с… чего?
Он ничего не помнил. Ничего.
— Хорошо, — прошептал он, совершенно обессиленный. — Хорошо. Как скажешь. Ты завтра тоже придешь? Точно?
Да, — сказал голос. — Я не отдам им тебя.
Наутро в палату вошли несколько мужчин. Один оглядел камеру, второй подсел на кровать к Андрею.
— Как вы себя чувствуете? — осведомился он.
Андрей повернулся к мужчинам. Он довольно хорошо выспался и настроение было отличным.
— Прекрасно. Отлично я себя чувствую. А что?
— Кажется, вы ночью поднимались?
Андрей широко улыбнулся.
— Может и поднимался. В сортир. Вчера на обед был вкусный компот, и я кажется перепил.
Второй врач, который приходил каждое утро, смерил ему давление, температуру, посмотрел горло, прослушал легкие.
— Все нормально?
— Да, все в порядке.
— Когда же начнутся испытания?
Врачи посмотрели друг на друга. Один кивнул второму.
— Они уже начались.
— Что-то я не заметил, — сказал Андрей. — Он взглянул на памятку: — Тот человек, который проводил нам… политинформацию, то есть… презентацию, не знаю, как это у вас называется… с ним все нормально? Он упал в обморок полчаса или час назад. Не знаю, часов нет. Я зашел в палату, прочел эту вашу бумагу, как себя вести и пока ждал, немного… прикорнул.
— Сейчас начнем, — ответил врач, закатывая металлическую тележку со шприцами и склянками, каждая из которых была подписана фамилией.
— Лосев?
Андрей кивнул.
Длинный сухопарый врач выудил пузырек из центра батареи, встряхнул желтоватую мутную жидкость, затем наполнил шприц.
— Будет довольно больно, — сказал он. — Впрочем, как всегда.
— Что значит, как всегда? — удивился Андрей. Он выпрямился, сидя на кровати, перевел взгляд от сухопарого на второго, коренастого доктора, а потом на окно, которое почему-то беспокоило его больше всего.
— Как всегда, — мягко ответил сухопарый, — это значит, что укол в руку как всегда болезненный. В задницу полегче. — Он скорчил гримасу — подобие улыбки. Желтые зубы, покрытые толстым слетом налета, неприятно удивили Андрея.
— А ночью к вам никто не приходил? — вдруг спросил коренастый, сверля его взглядом.
Но Андрей не мог оторваться от окна. Он смотрел и смотрел на него, словно увидел там нечто совершенно необычное, не вписывающееся в природу вещей событие, типа НЛО.
— Н…нет. Вы имеете ввиду Лукина? Или кого? — медленно ответил Андрей.
— Нет. Кто-то из посторонних?
— Разве сюда может прийти посторонний? — ответил вопросом на вопрос Андрей.
С внешней стороны в матовое от холода стекло врезались снежинки — он думал, что ветер забрасывает окно песком, но это был снег. Верхушки сосен дрожали от порывов ветра, то и дело стряхивая с себя белую пелену. Снег. В сентябре. Час назад светило солнце и было тепло.
— А что… случилось с погодой? — спросил Андрей, чувствуя подвох. — Ведь перед лекцией, я видел собственными глазами…
Коренастый вздохнул.
— Вот такая у нас погода, — пошутил он, громко сморкаясь. Потом он закашлялся и кашлял долго, так, что Андрей испугался за его легкие.
— Коллега приболел, не сделал вовремя вакцину, — засмеялся сухопарый, открывая вонючий рот. — Ну-с… предплечье…
Он не стал очищать место укола спиртом, а просто всадил шприц со всего размаха в мягкие ткани. Игла, кажется, уткнулась в кость — но это его не смутило.
Андрей дернулся, стиснул зубы, чтобы не заорать.
— Больновато,
