Коренастый цыкнул.
— Последний укол из этого штамма, потом новые, — подсказал он, заметив обескураженный взгляд Андрея. — Все, в кровать. Постарайтесь не ходить по палате. В туалет и назад. Хотя, чем там в туалет ходить, не понятно.
Андрей побледнел. Он не понимал и половины из того, что они говорят, но весь этот разговор, как и внешний вид докторов — расхлябанный, с начищенными зубами вызвал в нем подозрение.
Все как всегда у нас, подумал он с горечью. Не могут сделать на уровне, все жалеют денег. Хоть бы персонал подобрали…
Он прилег боком на кровать. Тело начинало гореть. Только теперь он почувствовал, как разбиты все мышцы. Буквально каждая клеточка была больна, кричала, ныла и стонала. Место укола наполнилось огнем и рука — от предплечья и ниже — стала отниматься. Он со стоном перевернулся в кровати и лег на спину.
Доктора были еще здесь. Они деловито обыскали палату, прошлись по каждому закоулку, при этом они сопели, кашляли, сморкались и звучно матерились.
— Ничего, — сказал коренастый. — Пусто. Шефу померещилось. Скажи Газзаеву, пусть сам придет и посмотрит, если он что-то учуял. Я даже в сливной бачок посмотрел.
— И что там?
— Там вода, та же вода, что и два месяца назад.
Сквозь багряный туман Андрей слушал их разговор, но не мог понять его смысла — слова распадались на отдельные буквы, которые, в свою очередь, превращались в бессмысленный гул. Краем сознания он понимал, что они разговаривают и, возможно, их разговор представляет из себя какую-то ценность и важность, но… понять его было не в его силах. Может, они перешли на какой-то иностранный язык.
После левой руки гореть начала вся верхняя половина тела, тогда как ноги — наоборот леденеть, словно их погрузили в ванную с жидким азотом.
Сверху на него смотрел красный мигающий глаз. Андрей был уверен, что с той стороны кто-то скрывается, кто-то наблюдает за ним, пристально и холодно. И ждет.
— Идем? — сказал длинный, кивая на тележку. — Вывози. У нас еще пятнадцать человек.
— Но, кажется, вопросы появились только к нему. Что он там заметил, не говорил?
— Нет, — ответил длинный. — Сказал только, что у него есть с кем-то контакт.
— Спрятал мобильник? Это же невозможно. Давай лучше еще раз пройдусь. — Коротышка оставил тележку и теперь уже принялся за обыск без особых стеснений. Андрей наблюдал за ним сквозь прищуренные веки, но уже почти ничего не сознавал, погруженный в пучину собственной трансформации.
Коротышка залез под кровать, руками обыскал голое тело Андрея, дрожащее и вспотевшее, вытряхнул тумбочку — из верхней шуфлядки выпала обыкновенная шариковая ручка.
— Этим они дневники самонаблюдения должны были вести, — сказал долговязый. — Оставь, а то вспомнит еще.
— Так не ведут же.
— Кто же знал, что…
Коротышка снова перерыл туалет, влез с ногами в душевую кабину, скрутил душ, глянул под раковиной. В конце концов он развел руками.
— Пусто. Теперь точно пусто.
— Все, идем. Времени нет. — Долговязый открыл дверь, пропуская коротышку с тележкой вперед.
Дверь захлопнулась, а Андрей остался лежать с открытыми глазами, в которых отражался моргающий красный светодиод.
Все происходило очень быстро.
Лето сменилось осенью. Пожухла трава, упали первые листы с деревьев и вдруг они начали падать с удвоенной скоростью, и вскоре вся листва лежала под черными ветвями. Налетел ветер, пошел сильный дождь, крест над деревянной церковью зашатался сильнее — враз небо потемнело, чернильная тьма заливала город — холодная, жуткая, воющая.
Старуха у входа в храм перекрестилась. Ветер сорвал ее чепец — и он улетел в одно мгновение, обнажив лысый череп с парой волосин, которые она пыталась удержать скрюченными пальцами.
— Сто-о-ой, — кричит она неожиданно сильным голосом.
Крест шатается сильнее и сильнее, трескучий звук напряженного дерева оглашает окрестности. Вороны сидят на заборе и смотрят, как старуха пытается снять с лица раздувшийся платок — но он прилип к ее черепу и не отстает. Она пятится, потом падает и ударяется головой о каменный уступ. Платок взмывает над ней, полотнище бьется, как живое, получившее свободу чудовище и срывается вслед за чепцом. Вороны провожают его мрачными криками.
Андрей пытается открыть глаза, он видит это словно сон, но какой же это сон, когда на крыльцо храма выходит настоятель, иерей Алексий, молодой и энергичный, с рыжей профессорской бородкой. Он видит ноги старухи, лакированные туфли с изящными бантами (которые он видел уже сто раз, только где?!) теперь недвижно торчат из-за каменного забора, крестится и направляется к ней.
Андрей чувствует, как что-то ужасное, ледяное, полностью обездвижив ноги, подбирается к голове. Он пытается выбраться, молотит руками и ногами — но они уже не слушаются, чернота, мгла засасывает его. Клубы бесконечно черного дыма — они летят со свалки, там что-то горит и этот дым проникает сквозь него, растворяя плоть.
Последнее, что он видит, это склонившиеся над ним ясные голубые глаза отца Алексия.
— Как же тебя так угораздило, — говорит священник, осеняя себя крестным знамением.
Андрей не понимает, куда его угораздило, пытается повернуть голову, но дым лишает его чувств.
— Папа, держись, — слышит он где-то на горизонте событий, там, где ночь встречается с днем, добро со злом и тень со светом. — Папочка, ты можешь! Не сдавайся! Я не отдам им тебя!
И все исчезает.
Почти все.
Он видит голубой шарик, взмывающий к небу.
Теперь все.
Глава 24
— Слушай, — кивнул дежурный капитан Коркунов Жирнову, — не маячь над душой, иди глянь, что они там затихли. Уже час назад должны закончить.
Жирнов покосился на облупленную дверь, где Марцелов составлял протокол на задержанного, предположительно, торговца наркотиками. Если это, конечно, были наркотики. Может
