Глава 27
Андрей очнулся. Можно ли назвать воскрешение — пробуждением и чем сон отличается от смерти? Он заснул давным-давно, в прошлой жизни, и чем была та жизнь, что хорошего он в ней сделал, кому принес пользу и каких бед натворил? Все меркнет в одно мгновение, все становится несущественным, неясным, неразличимым, теряет свою суть и сущность, перемалывается в песках времен и плотном мареве небытия.
Какое время суток? Какой день и год? В каком он времени и кто он такой? Андрей поднял руку. Перстень на указательном пальце блеснул серебристой чешуей, змея ощерилась, ее красные глазки отливали решимостью и бесстрашием.
Он повернулся к стене.
Сегодня? Вчера? Смутные образы толклись у ворот памяти, но не решались войти — их неясные тени как болезненные предвестники — першили горло, хотя до самой болезни было еще далеко.
Что это? Он увидел полоску, оставленную ручкой. Отковырнул пластиковое покрытие стены. Цифры. Много цифр, написанных будто бы его почерком. Кто их писал? И когда? Последняя цифра пятьдесят девять. Цифра “59”, кривая, выведенная в спешке, чужой рукой, но эта рука, без сомнения принадлежала ему.
Андрей вспомнил договор, который подписал вчера и… потом девушка, кажется ее звали Маша… да, точно, Маша, попросила у него ручку. Он дал ручку и — что потом? Маша вроде бы сказала, что медицинскую комиссию прошло тридцать восемь человек, они порадовались, что оказались в их числе. После была лекция. По окончании которой они поднялись и… начали выходить, когда, когда…
Что-то или кто-то упорно мешал ему думать. В голову словно впивались клещи, щупальца опутывали мозг, и тот отказывался соображать как обычно — быстро и четко. Наверное, что-то наркотическое, подумал он лениво. Ощущения были сродни тем, что возникают во сне, когда не можешь двинуться с места — тело деревенеет, враг надвигается, и вместо того, чтобы бежать во весь опор, ты едва плетешься, тягучий, липкий воздух мешает двигаться, дышать, говорить, думать и, кажется, нет ни единого шанса проснуться.
Человек упал в обморок. Стоял на кафедре, показывал слайды, рассказывал, что наши шестьдесят дней… кажется, теперь понятно, откуда эта магическая цифра, и внезапно, когда вся группа покинула актовый зал — лектор грохнулся на пол. Лу…кин. Заведующий лабораторией. Знакомое лицо у этого Лукина, но где он мог его видеть? Нет, вряд ли. Нигде. Они никогда и нигде не пересекались.
Потом они с Машей… Маша… странное теплое чувство разлилось в голове и груди, странное. Он здесь вообще-то по другому поводу, потому что… дочь.
Андрей вздрогнул. Он почти забыл о Саше. Как такое возможно? Забыть о человеке, ради которого он согласился на все это? Как может память о самом жутком событии в его жизни выветриться, словно ничего и не было?
Что бы не значили эти цифры на стене, написаны они его почерком и, вероятнее всего, по крайней мере, больше всего похожи на дни, календарь, даты. Только зачем? Числа зачем-то надежны скрыты от посторонних глаз и сделано это весьма изобретательно, значит он чего-то опасался. Аналитический склад ума и журналистские привычки позволяли ему соображать даже в ситуации, когда мозг отказывался нормально работать. Удивительно, но он чувствовал себя отлично, если не сказать больше — легко, свободно, славно вчера родился. Единственная проблема — мозги. Преодолевать сопротивление собственного мозга было чрезвычайно трудно.
Если он все правильно понимает, элементарная логика подсказывала: что-то пошло не так. Случилось что-то незапланированное или, наоборот, запланированное, но о чем их не предупредили. Скрыли. И вся группа на самом деле находится здесь уже два месяца. Пятьдесят девять долгих дней.
Он перевернулся на другой бок. Темно. Судя по всему, ночь или ранее утро. Меж длинных лент вертикального жалюзи было заметно, как мелкие быстрые снежинки заметают окно. А ведь вчера был разгар осени, тепло и уютно. Вчера… когда оно было, это вчера…
Камера, вспомнил он. Камера! За тобой следят сверху. Красный глазок, хитрый глаз надсмотрщика, его нужно перехитрить во чтобы то ни стало.
Откуда он об этом знает?
Шестьдесят дней и ни дня он не помнит. А что будет сегодня? Испытания закончены. Что будет с ними дальше? Загрузят в автобусы и вывезут в город? Зачислят деньги на карточку, может быть, покажут в какой-нибудь телепередаче про здоровье. Здорово жить. Да.
Знает ли Лукин, что у группы стойкая амнезия после курса? Причем, судя по всему, это случилось сразу, после первого же укола, в тот день… Каким-то образом Андрей приходил в себя — неизвестно благодаря или вопреки чему и оставлял заметки, неряшливые зарубки в виде чисел под пластиковыми обоями.
Он не мог понять главного — что вообще происходит. В его голове раздавались обрывки голосов — часть он будто бы узнавал, это явно были члены группы, часть была совершенно незнакома, люди разговаривали сами с собой, что-то бубнили, ругались, участвовали в совещаниях, спорили, стонали, некоторые сладострастно охали и в эти моменты Андрей непроизвольно дергался — они жили в нем, появляясь и исчезая без видимой на то причины, словно он настраивался на какую-то особую волну, где транслировали все эти странные звуки.
Иногда ему казалось, что он слышит Марию. Машу. Это был ее голос. Она металась, потому что не понимала, что происходит, ей было страшно. День за днем, все отчетливее она звала Петю,
