Я с удовольствием рассматриваю конверт, пахнущий свежей типографской краской. Полиграфия, конечно, так себе, со штатовской не сравнить, и пленкой конверт не заламинирован, но для Союза уже и это огромное достижение. Скольких нервов мне стоило отбиться от всяких идиотских завитушек и виньеток в оформлении обложки, доказывая, что это не наш стиль. В результате название группы на конверте получилось крупным и «глазастым». «Ах-ах, как это не скромно, не по-советски!» Да, плевать на все причитания худсовета, главное — обложка первого альбома получилась запоминающейся и яркой, одни рубиновые звезды чего стоят. На обратной стороне лаконичное перечисление песен с диска, внизу всякие выходные данные, от которых никуда не деться, ибо этого требует очередной ГОСТ. Короче, компромисс между желаемым и возможным. Но все равно очень симпатично получилось.
Разглядываю цену на обложке. Два рубля сорок копеек. Ну, в СССР несмотря на все реформы — плановая экономика, а это значит, что дешевые пластинки сметут моментально с прилавков и будут перепродавать уже по полтиннику. Впрочем, Мелодия не в накладе — заявленный тираж сто тысяч. Дальше будут допечатки. И уже на них цену могут поднять.
Мы обнимаемся с Клаймичем, хлопаем друг друга по плечу. Молчим. А что тут сказать? И он, и я прекрасно понимаем, что для молодой советской группы это неслыханное достижение. Впервые выйти на сцену в ноябре, а уже через полгода выпустить дебютный диск-гигант — об этом и мечтать было нельзя.
— Пойдемте наших порадуем?
Я уже готов бежать вниз, чтобы поделиться радостью с ребятами, но Григорий Давыдович останавливает меня, придерживая за локоть.
— Виктор, задержись, поговорить с тобой хочу.
Я снова плюхаюсь на диван, Клаймич проходится по кабинету, внимательно смотрит мне в глаза, а потом кивает мне на стол, где лежит лист с текстом двух новых песен для Пьехи
— Что происходит? Почему ты опять пишешь для Эдиты, вместо того, чтобы готовить новый репертуар для гастролей?
— Обещаете не ругаться?
— Обещаю.
Печально вздыхаю и вываливаю Клаймичу как на духу
— Мне нечем доплачивать сотрудникам. Канал, из которого я брал деньги на доплаты, перекрыли. Остались только авторские. Но я не хочу маму беспокоить. Стыдно.
— Поэтому ты писал песни и для Левы Лещенко?
— Да. В тот момент мне даже авторских не хватило бы. Вы не в курсе, но мама ведь не просто так все деньги перевела детскому дому. На меня тогда дело в Прокуратуре завели.
— О, боже… А я-то думал, что мне одному крупно досталось. Оказывается, вам с мамой тоже нервы потрепали?
— Ну, не так сильно, как вам, но…
— Послушай, это не дело — все авторские на студию тратить! Твоя мама, конечно, умница, но, сколько можно в семейный карман лазить? Ты же не можешь просто так, за спасибо работать?
— А куда деваться? У нас песен на русском чуть больше тридцати, из них десять отдано Сенчиной, и как вы понимаете, деньги я за них вряд ли увижу. Только авторские отчисления за их исполнение пойдут.
— Мне поговорить с Людой? Или лучше с Бивисом?
— Нет, нельзя. Получится, что мы вымогаем с них деньги. Не дай бог, дойдет до Романова.
— Подожди, но вот-вот наш диск-гигант на Мелодии выйдет!
— Выйдет. Но потиражные когда еще мне заплатят, а деньги нужны уже на днях.
Клаймич расстроено крутит головой и, не выдержав, начинает мерить кабинет шагами.
— Нет, так не годится! Надо поговорить с Калининым и обрисовать ему обстановку. Пусть повысит нашим людям зарплаты.
— Говорить нужно сначала с Щелоковым, без его указания Калинин ничего делать не станет. Но ввести Калинина в курс дела все равно нужно, здесь вы правы.
— Тогда так: я беру на себя Калинина. Подготовлю аргументы и с цифрами в руках объясню ему, как они не правы. А ты возьми на себя Щелокова. И не стесняйся — честно расскажи ему, как тратишь свои авторские на студию МВД. Понимаешь, он ведь может и не представлять реальной картины. Ты подарки дорогие им из-за границы привозишь, живешь вроде как на широкую ногу, вот у министра и может сложиться ложное впечатление, что у тебя все в полном ажуре.
— Все так — я снова вдыхаю — Но зарплату в конце месяца никто не отменял.
— Мне не к спеху, мою можешь задержать.
— Да одна ваша погоды не сделает, вопрос нужно кардинально решать.
Григорий Давыдович останавливается у окна, нервно постукивает пальцами по подоконнику
— Слушай, мне здесь один …деятель звонил, спрашивал: нельзя ли у нас разжиться песнями для ресторана? Хорошие деньги предлагал!
— Как вы себе это представляете? Комсомолец, руководитель студии МВД пишет песни в стиле тюремного шансона?! А дальше что? «Владимирский централ, ветер северный…»?!
— Какой централ? — Клаймич бледнеет прямо на глазах и испуганно хватается за сердце — Почему сразу централ?
— Да это я так, образно, не пугайтесь. Сначала про рюмку водки на столе напишем, а потом и до песен для воров докатимся. Те ведь еще больше нам заплатят, им только предложи. А Щелоков с Романовым мне потом люлей наваляют за подобное творчество, и будут абсолютно правы.
— Ну, давай тогда ресторанные песни на меня оформим что ли…
— Григорий Давыдович, вы совсем своей репутацией не дорожите?!
Он расстроено машет рукой и снова садится в кресло
— Да, чем там уже дорожить-то… Что от нее осталось после Лефортово?
— Ну, не скажите! Много вы знаете людей, которые сразу после выхода из Лефортова летят на гастроли в Лондон и потом организуют масштабный первомайский концерт в Москве с участием первых лиц страны? Поверьте, ваша репутация крепка сейчас, как никогда. Знаете, какую кличку вам уже завистники придумали? — Клаймич заинтересованно приподнимает бровь — «Непотопляемый».
Секунду мы молчим, а потом начинаем дружно хохотать. С кличкой я приврал, если честно, но Григорию Давыдовичу приятно такое услышать. Он со смехом переспрашивает меня
— Правда что ли? Непотопляемый Клаймич?!
И мы снова смеемся, сбрасывая напряжение после непростого разговора.
Ну, а потом, уже на экстренном
