– Глупая птица! – ору я. – Неуклюжая, безмозглая, глупая птица!
Я жалею об этих словах уже тогда, когда выкрикиваю их, но поздно: сказанного не вернуть.
Джек склоняет голову, с удивлением смотрит на меня своими серебряными глазами. Затем он сердито каркает и ковыляет к задней двери, прихрамывая.
– Прости, Джек! – кричу я, но он скрывается, даже не обернувшись.
Я беру Бенджи на руки и шёпотом прошу прощения, пока развожу огонь и ставлю греться чайник. Он сосёт мои пальцы и тихо плачет, пока греется вода. Затем я даю ему бутылочку и глажу его мягкую шёрстку, пока он жадно пьёт молоко. Наевшись, он засыпает, и я бережно укладываю его на подушку на полу.
Я переодеваюсь в одно из своих старых платьев, а новое замачиваю в тазу с водой. В избушке тихо. Даже слишком тихо. Я выхожу на крыльцо и зову Джека, но он не возвращается. Даже когда я варю кашу, накладываю целых полмиски для него и усаживаюсь на крыльце, насвистывая знакомую ему трель.
Янтарное сияние заката меркнет в тёмно-синих сумерках, и я уже собираюсь уходить в дом Старой Яги, когда вдруг слышу грохот костей в чулане.
– Ты хочешь, чтобы я построила забор? – спрашиваю я, глядя на балки под потолком.
Они кивают, и я начинаю тихо стонать. Я понимаю, что избушка ни за что не откроет Врата, зная, что я задумала в них пройти, а значит, она просто хочет, чтобы забор отпугивал живых. Она злится, что я сегодня ушла с Сальмой, и не желает, чтобы я заводила друзей.
– Я построю его, когда вернусь, – бросаю я.
Избушка кряхтит и поднимается на ноги.
– Нет! – кричу я. – Ну пожалуйста! Я должна сегодня снова пойти к Старой Яге. Она учит меня… она всё объясняет: о бабушке, о проводах и… – Сердце бешено стучит: избушка не может взять и уйти именно сейчас, когда я так близка к тому, чтобы вернуть бабушку домой. – Я построю забор, когда вернусь, обещаю!
Окна смотрят на меня с недоверием, но избушка всё же опускается. Трещина возле чулана становится ещё больше, и я задыхаюсь, чувствуя, будто эта трещина – в моём сердце. Ледяной ветер, кажется, гуляет даже в моих пустых венах.
Я моргаю и глубоко дышу, пока это ощущение не проходит. Затем я плотно прижимаю к груди платок и отворачиваюсь от трещины.
– Я ненадолго. – Я схожу с крыльца, но рука ненадолго застывает на балюстраде. – Присмотри за Бенджи. И поглядывай, не появится ли Джек.
Ком встаёт в горле, но я пытаюсь сглотнуть его, уверяя себя, что сегодня вечером найду бабушку. И вместе мы всё исправим.
Я спешу в дом Старой Яги, пробираюсь сквозь занавески и окидываю взглядом черепа, украшающие её лавку. Свечи для проводов в них пока не горят, но уже стемнело, так что я не сомневаюсь, что скоро она их зажжёт.
– Маринка. – Старая Яга открывает мне дверь и приглашает внутрь. – Как ты сегодня?
– Хорошо. Готова провожать мертвецов.
– А как избушка?
– Всё в порядке. – Я с удивлением изучаю обеденный стол, на котором стоят только хлеб и салат – маловато для пира перед проводами.
– А Джек?
– Вы помните Джека?
– Конечно. Когда ты первый раз принесла его сюда, он был ещё птенцом, ты кутала его в свой платок. Ты же заботишься о нём так же, как избушка – о своей Яге.
– Ну, сейчас он уже сам по себе.
– Но вы всё ещё приглядываете друг за другом, так ведь?
Старая Яга придвигает мне стул и нарезает немного хлеба. Я киваю, и снова сожалею о том, что выгнала Джека.
– Галки – очень общительные и смышлёные птицы, как их родня – вороны. Помню, когда мне было примерно столько же, сколько тебе сейчас, я наблюдала за волками и воронами в степи. Вороны привели волков к добыче, и за это хищники позволили им разделить с ними трапезу.
Я накладываю себе в тарелку салат, а сама тем временем поглядываю на дверь. Когда же Старая Яга будет зажигать свечи, чтобы призвать мёртвых?
– Представляешь, они и играли вместе. Вороны тянули волков за хвосты, а те пытались их поймать. Я не сразу поняла, что это для них была весёлая игра, – улыбается Старая Яга. – Ну, а ты как? Всё ещё играешь с избушкой?
– Что, простите? – Я так занята мыслями о мёртвых, что не сразу понимаю, ко мне ли она обращается.
– Ну, вы ещё играете? В салочки, догонялки, прятки…
Названия игр из детства вызывают в памяти почти забытые картинки. Мы с избушкой часто играли в прятки в лесу. Так я узнала, что избушка умеет карабкаться на деревья и тихо красться по опавшим листьям. И в салочки мы тоже играли. Помню, как я неслась сломя голову по полуночным лугам, а избушка догоняла меня, громко топая. Сердце бешено колотилось, всё тело дрожало, и от волнения я громко визжала, до боли в горле.
Когда я не могла больше бежать, избушка подхватывала меня одной из своих больших куриных ног и сажала на крышу – покататься. Держась за печную трубу, я подпрыгивала вверх и падала вниз, и так до тех пор, пока не чувствовала, что мои лёгкие вот-вот разорвутся от смеха.
– Я уже давно не играю с избушкой. – Я гоню от себя воспоминания и выпрямляюсь. – Мне почти тринадцать. – Но взрослой я себя после этих слов не чувствую. Понимаю, что прозвучали они из уст маленького потерянного ребёнка.
– Очень жаль. – Старая Яга обводит взглядом комнату. – Хоть нам с избушкой уже сто лет в обед, мы всё равно играем каждый день. То в крестики-нолики, то… держись крепче… ВВЕРХ ТОРМАШКАМИ!
Прежде чем я успеваю за что-нибудь схватиться, избушка сваливается набок. Мебель скользит по полу, унося нас с собой. У меня глаза на лоб лезут от испуга, а Старая Яга тем временем совершенно спокойно вертит в руке свою трубку, пока позади неё с оглушающим грохотом валятся книжные полки.
– Что происходит?! – кричу я, отчаянно пытаясь ухватиться за каминную полку, пока мой стул уносит к стене.
Всё, что стояло на полу, теперь скатилось к стене, а избушка всё и не думает останавливаться. Внутри меня всё переворачивается, когда при следующем толчке мы валимся со стены на потолок.
– ВВЕРХ ТОРМАШКАМИ! – снова кричит Старая Яга, визжа от смеха и раскачиваясь на стуле, чтобы удержать равновесие.
Я тоже пытаюсь удержаться, но моё лицо плотно прижато к стене, а ноги застряли под столом.
– Тебе нужно оставаться в вертикальном положении, когда избушка переворачивается, – кричит Старая Яга.
Я врезаюсь в потолок и в конце концов оказываюсь зажатой между
