Как я и ожидал, уже на подходе к заведению номер 1223 замаячила клумба с пыльными георгинами. За клумбой – кто бы сомневался? – начиналась широкая лестница (ровно семь ступенек, можете не пересчитывать), которая завершалась дверями под прямоугольным козырьком. Но я, конечно, не попер напролом, а зашел с тыла.
Осмотрительность – сестра мудрости. Законы о голубиной почте по-прежнему запрещали использовать охранных страж-птиц вроде сапсанов или беркутов, но некоторые директора втихую подкармливали из школьного бюджета зорких черных ласточек, готовых прицельно испачкать одежду всякому, кто войдет в главную дверь без спроса или сбежит до звонка на перемену. Система была старой, но верной. Так что лучше не рисковать.
Узкая дверь полуподвального запасного входа оказалась там, где она бывает всегда, – недалеко от основания левой ножки буквы «П». В низеньком предбаннике два крепких недоросля с красными повязками дежурных, отвернувшись от двери, сосредоточенно играли в слова на аспидной доске. Тот из недорослей, что повыше, габаритами смахивал на шкаф, а второй – на увесистую тумбочку. Либо они только начали новую партию, либо мне попались редкостные тупицы. Из слова «кораблестроение» эти двое сумели пока извлечь лишь «робу», «бак», «брак» и «бар».
– Эй, молодежь! – окликнул я игроков. – Ау!
Еще на полпути к школе, возле станции «Боровицкая», я купил на лотке «Все по пять рублей» бейсболку с эмблемой неизвестной компании и прихватил у овощного киоска картонную коробку из-под бананов. Так что сейчас дежурным предстояло увидеть не инспектора Ломова, а безымянного дядьку-курьера. По крайней мере, этот бастион я уж точно сегодня застигну врасплох.
– Чего? – Молодой шкаф с неохотой оторвался от аспидной доски, на которой в муках рождалось пятое слово – «блин».
– На-ка, пацан, держи. – Я сделал вид, будто протягиваю ему коробку. – Иди отнеси директору. И давай побыстрее.
Есть простое правило, не мной придуманное: чтобы гарантированно попасть куда-нибудь, надо не стремиться туда попасть.
– Вам надо, вы и несите. – Шкаф проворно спрятал руки за спиной. – Дежурным покидать пост не разрешается.
– И вообще, у вас там, может, бомба, – добавил второй, похожий на тумбочку. В его голосе мне послышались мечтательные нотки.
Понимаю, дружок, понимаю. Эти желания мне тоже знакомы. Накануне контрольных по химии и мы с одноклассниками не раз воображали, как на нашу школу случайно падает брандскугель с пролетающего боевого дирижабля. Или, еще лучше, сваливается метеорит. Пусть даже небольшой, хотя бы размером с футбольный мяч. Пять минут паники – зато потом долгие-предолгие каникулы.
– Шиш тебе, а не бомба. – Я взгромоздил пустую картонку на плечо. – Ладно, лодыри, сам доставлю. Где кабинет директора?
– Вон там! – Дежурные поспешили указать мне дорогу. Обоим уже не терпелось вернуться к игре. Часа не пройдет, как эти великие знатоки додумаются до слов «кора» и «строение».
Курьер протопал по серому кафелю, обогнул лестницу, свернул за угол – и перестал существовать: урна поглотила бейсболку вместе с кусками картона. Расправив лацканы пиджака, я причесался перед стеклом, за которым дремал свернутый гидрант, а затем неторопливо двинулся вдоль по коридору первого этажа.
Говорят, что прошлое живет в музеях, но, по-моему, его намного проще консервировать в жестяных банках школ. Неважно, какую из них ты заканчивал, – всякая покажется тебе двойником твоей собственной. За ушедшие восемь лет внутри консервной жестянки ничего не изменилось. Все тот же тусклый свет, тот же блеклый линолеум, те же шершавые косяки, вечный источник заноз, и белый больничный потолок. А под потолком, само собой, – пожарный биодатчик: такая же, как и в нашей школе, клетка с канарейкой и филином, разделенными сетчатой перегородкой. У нас считалось особым шиком, слиняв с урока, обкурить табачным дымом бедную канарейку. Ее верещание выдергивало филина из спячки, а громкое, на всю школу, уханье было сигналом к срочной эвакуации. Такие штучки любил проделывать Борька Сонин из параллельного «Б» – чемпион района по бегу среди юниоров. Обычно он успевал удрать с места преступления, но однажды ему не повезло: обозленные физрук, трудовик и обэжэшник устроили засаду, перекрыв лестницы. Борька героически спрыгнул из окна второго этажа и сломал ногу. С поличным его не взяли, но спортивной карьере настал конец…
Я шагал мимо дверей, из-за которых доносилось еще не позабытое:
– …тогда княгиня Ольга впервые использовала воробьев, чтобы сжечь город Искос… Искрос… Икорос… Регина Федоровна, извините, я это слово даже выговорить не могу!..
– …пустыни делятся на каменистые, глинистые, солончаковые и песчаные. Каменистые характеризуются как…
– …интеллигенция в лице профессора Преображенского не любила пролетариата, а пролетариат в лице Шарикова и Швондера не любил профессора и поэтому все время промахивался мимо его унитаза…
– …конструкция паровика Черепановых была такой удачной, что их продолжали выпускать, даже когда страны ЕЭС перешли на…
– …еще раз повторяю вам, дубины: квадрат гипотенузы равен сумме квадратов… чего? Мелентьев, встань, к тебе обращаюсь…
– …по мнению академика Рыбакова, первая клинопись появилась на Руси не позднее третьего века до нашей эры…
Между дверями классов на одинаковом расстоянии друг от друга висели до боли знакомые литографии в бедных деревянных рамочках: вдохновенный Пушкин с гусиным пером, задумчивый Менделеев на фоне своей таблицы, Дарвин в окружении почтительных горилл, Тьюринг с арифмометром под мышкой, граф Цеппелин у стапелей одноименного аппарата, румяный святой Николай рядом с новогодней елкой.
К традиционному учебному иконостасу здесь, впрочем, добавили еще один портрет, который отличался от остальных солидной золоченой рамой и объявлением прямо под ней. Вытянутый овал лица, пристальный взгляд, небрежно повязанный галстук с алмазной булавкой… Гордитесь, учителя, благоговейте, ученики: по этим коридорам когда-то бегал, как простой сопливый Гошка, сам Георгий Аристотелевич Костанжогло – выпускник 1987 года. И вот теперь, уже послезавтра, медно-никелевый олигарх намерен нанести визит в свою бывшую родную школу. Наверное, даже денег немного даст. Какое великодушие! Я бы своей школе помогать не стал, и пускай спасибо скажут, что не навредил. Умиленная ностальгия обычно является к человеку в компании со старческим склерозом, а у Кеши Ломова память в порядке. Школьные годы еще не кажутся мне чудесными. Наиболее светлые воспоминания детства у меня связаны с двусторонней пневмонией – когда в середине учебного года я не ходил на занятия шесть недель подряд…
– Добрый вечер! – Я постучался в дверь с надписью «Директор. Алевтина Олеговна
