Я поднял глаза к небу. Еще немного времени и восток окрасится в розовые тона, которые впрочем вряд ли будут видны сквозь толщу туч. Но даже тучи не могли надолго задержать наступление последнего дня зимы. Последнего дня этого страшного для России февраля тысяча девятьсот семнадцатого года от Рождества Христова.
Вот не знаю почему, но я чувствовал, что сегодня именно двадцать восьмое февраля, а не тринадцатое марта по привычному мне счету дней. Возможно эпоха накладывала свой отпечаток, а может я, где–то в глубине того неуловимого, что зовут душой человеческой, чувствовал — наступает решающий день. И мне было психологически комфортнее считать, что завтра наступит весна и все, буквально все, изменится. И в моей жизни и в жизни всего известного мне мира. И нынешнего и грядущего. Просто хотелось в это верить. Потому что это все, что мне осталось ибо я сделал все, что зависело лично от меня…
И вдруг, совершенно неожиданно и для себя самого, и уж тем более для окружающих, я напел:
— Па–ра–ра-ра–ра–ра–ра-рам па–ра–ра–ра–ра–ра-рам па–ра–ра–ра–ра–ра-ра–рам па–рам па–ра–ра–ра–ра–ра-ра–рам рам па–рам!
На меня резко обернулись. Кто–то из солдат нервно передернул затвор. Добронравов поежился. Бедные. В какой неподходящий момент им приходится знакомиться с легендарным хитом Эннио Морриконе из второй части тарантиновского «Убить Билла‑2», а именно из той его части, когда похороненная заживо Беатрикс Киддо сбитым в кровь кулаком пробивает крышку гроба. Музыку мои конвоиры конечно не знали, но что–то в моем пении им крайне не понравилось. Солдаты нервно заоглядывались, а штабс–капитан поспешил распахнуть дверцу
— Прошу садиться, Ваше Императорское Высочество.
Добронравов указал на чрево автомобиля. Вслед за мной в машину сел сам штабс–капитан и еще один унтер. В салоне нас всего четверо, ну если считать с шофером. Остальные одиннадцать солдат позапрыгивали в кузов грузовика. Наша колонна тронулась в путь сквозь вьюгу.
Однако, вдруг оказалось, что грузовик с солдатами резко вильнул и встал посреди дороги. Резко затормозили и мы.
Добронравов обернувшись пытался понять сквозь тьму и снег причину остановки. Поняв, что не преуспеет в этом, он бросил унтеру:
— Сбегай, братец, узнай почему встали.
Тот кинулся исполнять приказ их благородия. А я мстительно пропел:
— Па–ра–ра-ра–ра–ра–ра-рам па–ра–ра–ра–ра–ра-рам па–ра–ра–ра–ра–ра-ра–рам па–рам па–ра–ра–ра–ра–ра-ра–рам рам па–рам!
— Прекратить! — Добронравов это буквально выкрикнул, но затем все же взял себя в руки и уже спокойнее добавил. — Прошу простить, Ваше Императорское Высочество, но петь нельзя.
С издевкой смотрю на штабс–капитана и спрашиваю:
— А то что? Расстреляете меня? Или в карцер посадите на хлеб и воду?
Добронравов промолчал. Через минуту унтер вернулся и сообщил, что шофер грузовика разбирается в поломке, но дело явно не минутное.
— Вот черт! Угораздило же… Митрофанов, сбегай в гараж, может другой есть.
Унтер возбужденно замахал руками.
— Никак нет, ваше благородие. Мы последнюю, значится, взяли из гаража. Остальные на разъездах и найти другую антамабилю никак не возможно, ваше благородие. Токмо ждать.
— Вот нелегкая! — Добронравов минуту думал и, посмотрев на мою ухмыляющуюся физиономию, спешно отдал команду. — Едем одни. По одному солдату на каждую подножку и поехали. Тут недалеко!
Через минуту наша машина завернув за угол скрылась в ночи, оставив на площади грузовик и столпившихся вокруг него солдат.
Я же продолжал психическую атаку:
— Штабс–капитан, а вы и ваши люди знаете о том, что вас ждет Сибирь за измену Государю Императору?
Добронравов промолчал, но покосился на унтера. Тот в свою очередь сморщил лоб и покосился на шофера. Я внутренне усмехнулся — все с вами ясно, ребята…
— Я — Великий Князь Михаил Александрович, родной брат нашего Государя Императора и следующий, после Цесаревича Алексея, наследник Престола российского. По повелению Государя, я его представитель в Ставке Верховного Главнокомандующего на период отсутствия Императора в Могилеве. В настоящее время группой изменников из числа генералов Генштаба организован мятеж против Его Императорского Величества Николая Александровича. Я взят под стражу, как представитель Императора, что является актом государственной измены и все виновные пойдут на плаху или на каторгу. Я верю, что вы являетесь верноподданными Его Императорского Величества и исполняете преступный приказ не зная об этом…
— Молчать! — Добронравов аж задохнулся.
— Штабс–капитан, если вы готовы идти на плаху, как заговорщик и агент врага, который выполняет приказы иностранных разведок…
Офицер взорвался:
— Каких еще разведок!!! Что вы несете?!
— Ага! Значит по поводу заговорщика вы не спорите?
И тут он меня ударил. Вернее попытался ударить. Унтер перехватил его руку и прижал к сидению брыкающегося Добронравова. Тот, сверкая глазами, шипел на подчиненного:
— Митрофанов… Пусти… Сгною…
Тот, продолжая жестко удерживать штабс–капитана, ласково так, словно припадочному, объяснял:
— Вы не серчайте, вашброть, но невместно бить брата Государя то… Вам, благородным, оно што, а нас, мужиков, в Сибирю на вечные поселения или на плаху за дела господские… Не серчайте, вашброть, не пущу… Щас приедем, охрану выставим, а там разберемся хто за кого…
— Хочу вас проинформировать, господа, что целью заговора является не только свержение Императора. Главной задаче заговорщиков из числа генералов и крупных богачей является недопущение принятия Государем ожидаемых народом великих законов, в том числе и закона о земле.
Унтер охнул и… Тут мы приехали. Солдаты с подножек попрыгали на заснеженную мостовую и стали озираться по сторонам водя по воздуху винтовками с примкнутыми штыками. Митрофанов отпустил «их благородие» и злой Добронравов с ненавистью поглядывал то на меня, то на унтера. Затем, видимо приняв какое–то решение, приказал:
— Выходить из машины!
Через минуту, выстроившись боевой свиньей (Добронравов впереди, я в центре, унтер слева, шофер справа и два солдата сзади) мы двинулись к моему номеру.
Подойдя к двери мы увидели двух солдат, стоявших у входа в номер. Штабс отдал команду:
— Открывай!
Солдаты распахнули дверь и мы по одному начали заходить в номер. Сначала Добронравов, затем шофер, затем унтер, а уж потом я.
Картину, которая предстала мне внутри, можно было заказывать у лучших фламандских живописцев. Или у режиссеров блокбастеров приснопамятного Голливуда. Добронравов (уже разоруженный) стоял посреди номера и смотрел на направленный ему в лоб маузер. Солдаты шедшие сзади меня были мгновенно разоружены «часовыми»
