Николай мрачно смотрел на Воейкова. По мере того, как тот говорил Государь становился все более мрачным. Дослушав генерала Император раздельно произнес:
— Очевидно, Владимир Борисович, вы не отдаете себе отчет в серьезности положения. Дело тут вовсе не в том, что этот самозваный Комитет действует от моего имени. Здесь я готов с вами согласиться, что быть может Михаил считает, что я где–то блокирован и меня пытаются принудить к каким–то противным моей сути действиям. Но ужас в том, Владимир Борисович, что этот Комитет провозглашает от моего имени вещи, на которые я никогда не соглашусь. Никаких конституций и прочего непотребства я не допущу. Михаил же, нахватавшись в столичных салонах всяких идей и попав под влияние интриганов типа Родзянки и собственной женушки, пытается принудить меня согласиться на эти ужасные реформы. Я уверен, что Михаил сам додуматься до такого не мог и мне важно понять под чью же диктовку он объявляет об этих обещаниях. Поэтому я повелеваю деятельность этого Комитета прекратить, его распоряжения не выполнять, любые документы и обращения уничтожить, а генералу Иванову исполнить мое повеление и свой долг…
* * *ПЕТРОГРАД. 28 февраля (13 марта) 1917 года.
Шум на берегу нарастал. Вдоль стоящего у причальной стенки крейсера во множестве реяли красные флаги. На рукавах у многих были красные ленты или алели банты на груди. Градус эмоций нарастал и толпа бесновалась. Крики с берега доносились до стоящих на борту матросов и те кричали в ответ.
Огранович покосился на командира.
— Что будем делать, Михаил Ильич? Может все же следовало дать добро на сотню казаков, которые предлагал нам штаб?
— Помилуйте, устроить резню на крейсере? Право, я вас не могу понять, как можно предлагать подобное! И потом, воля ваша, но я верю в благоразумие команды. Тем паче, что утром на офицерском собрании мы это обсуждали и все согласились, что противостоять команде четырнадцать офицеров, три гардемарина и одиннадцать кондукторов просто не в состоянии. Тем более, что и надежность кондукторов под большим вопросом, ведь пришлось офицерам командовать караулом.
Старший офицер с сомнением покачал головой глядя на гудящую толпу.
— Позвольте, Михаил Ильич, напомнить вам о телеграмме от Великого Князя Михаила Александровича…
Никольский резко перебил своего старшего офицера.
— Соблаговолите оставить вопросы о законности этого «Чрезвычайного Комитета» нашему командованию в Морском генштабе. Телеграмму командующего флотом вы читали.
Шум нарастал и в нем все более явственно слышались угрожающие выкрики. Матросы крейсера, солидаризируясь с радикальными настроениями на берегу, бросали на мостик злобные взгляды.
— Воля ваша, Михаил Ильич, но попомните мое слово — вчерашнюю нашу с вами стрельбу и убитого матроса Осипенко нам не простят.
Командир крейсера хмуро посмотрел на своего старшего офицера и покачал головой. Офицеры помолчали погруженные каждый в свои думы. Никольский прекрасно понимал опасения Ограновича. Ситуация на корабле усугублялась с каждым часом. Еще совсем недавно команда крейсера считалась одной из лучших на Балтике. Однако, как и опасался Никольский, после постановки корабля на капитальный ремонт, дисциплина на крейсере резко упала. Все попытки удержать ситуацию под контролем не увенчались успехом. Торчание у причальной стенки без выхода в море расслабляла. Жизнь в виду столицы заставляла забыть о войне и дисциплине. Увольнительные в город развращали. Нижние чины возвращаясь из Петрограда на корабль приносили с собой слухи и подрывную литературу. В команде начались брожения. Пытаясь сделать все возможное для предотвращения бунта на корабле, Никольский распорядился ограничить увольнительные и изымать у вернувшихся все подозрительное, в первую очередь всякую революционную литературу. Но, как и следовало ожидать, эти меры не дали особых результатов. Спасти ситуацию мог только боевой поход, но выйти в море стоящий на капитальном ремонте крейсер не мог.
С началом выступлений на улицах Петрограда обстановка на крейсера стала буквально накаляться. Арест агитаторов взорвал и без того горячую атмосферу на корабле. Подстрекаемые умело распускаемыми слухами о намерении командования превратить крейсер в плавучую тюрьму, многие члены некогда образцовой команды стали требовать освобождения «товарищей». Опасаясь спровоцировать открытый мятеж, капитан распорядился удалить с корабля арестованных, но, как оказалось, эта мера была воспринята, как свидетельство слабости командования и открыто зазвучали угрозы в адрес начальствующих чинов. Не смотря на команды караула, беснующаяся братия отказалась покидать шкафут, а предприняла попытку отбить арестованных. Растерявшийся конвой был бы смят в считанные мгновения, если бы Никольский и присоединившийся к нему Огранович не открыли по нападавшим огонь из личного оружия. Если бы сила не была решительно применена, то вероятно корабль был бы захвачен еще вчера. Тогда же толпа нижних чинов кинулась в рассыпную спасаясь от пуль своих командиров. На палубе остались лежать трое, причем один из них, был убит. Именно об этом и напоминал старший офицер Никольскому.
Позже, выступая с разъяснительной речью перед собравшейся на «Большой сбор», капитан видел, что слова его не находят отклика в душах подчиненных и злоба их лишь затаилась. Опасаясь попытки захвата корабля ночью, Никольский распорядился поставить на мостике пулеметы. Однако, состоявшееся позже офицерское собрание постановило отказаться от применения оружия против команды. О чем была послана телеграмма командующему флотом.
Этой ночью, казалось, на крейсере никто не спал. Команда вполголоса митинговала, офицеры с мрачной решимостью готовились к возможному штурму, на берегу сновали какие–то молодчики. Никольский, предчувствуя недоброе, передал для жены обручальное кольцо и нательный крест старшему механику.
Наступление утра 28 февраля лишь усугубило тревогу капитана. И вот теперь они с Ограновичем стояли на мостике и мрачно смотрели на то, как выходит из под контроля команда крейсера, как какие–то подозрительные личности с берега начали призывать матросов сойти на берег и присоединиться к походу к Таврическому дворцу, как многие матросы повязывали на бушлаты красные ленты и злобно зыркали в сторону мостика.
— Нам не простят. — Повторил Огранович.
Дежурный офицер подошел к капитану и сообщил, что команда прислала уполномоченного, который от имени нижних чинов требует не препятствовать им сойти на берег. Огранович покосился на стоящий рядом пулемет, но Никольский отрицательно покачал головой и, устало сообщив о том, что он не возражает против ухода свободной от вахты команды на берег, сгорбившись покинул мостик и удалился в свою каюту.
Огранович какое–то время стоял на мостике и видел, что хлынувшая с борта крейсера толпа смешалась с массой народа на берегу. Еще через некоторое время старший офицер, сжимая кулаки от бессилия, смотрел на то, как
