— Что скажете, профессор? — стараясь не мешать осмотру, Дорофей Петрович нетерпеливо топтался неподалеку.
— Со света отойдите, милейший! — попросил старик, едва не уткнувшись носом в жуткую рану. — И как в таких условиях можно работать? — проворчал он.
Капитан поспешно сместился:
— Так хорошо?
— Да, спасибо… Итак, — удовлетворенный беглым осмотром профессор поднялся на ноги, — что можно сказать: разрез большой, неаккуратный, проходит от яремной впадины до самого паха… Операция, по всей видимости, была проведена инструментом, похожим на большие ножницы…
— Его вскрыли хирургическими ножницами? — уточнил капитан.
— Нет, — покачал головой профессор. — Это что-то типа ножниц для листового металла. Их вогнали в живот нашему клиенту чуть выше лобковой кости — это прослеживается по повреждениям кожи в месте нанесения удара… Причем, он был еще жив! А потом — чик-чик-чик, — старик изобразил пальцами ножницы, — распластали до самой глотки, особо не озабочиваясь сохранностью внутренних органов. Если посмотрите — легко обнаружите борозду от ножа. Вот еще, взгляните — весьма занимательно. — Профессор слегка приспустил расстегнутые брюки трупа, обнажив детородный орган замнаркома.
Дорофей Петрович заинтересованно наклонился, нависнув над телом.
— Ох, нихрена себе! — не сдержался милиционер при виде вывалившегося огромного фиолетового пениса. Бугрящийся отвратительными наростами фаллос был, помимо всего прочего, снабжен двойным рядом сиреневых присосок, сочащихся прозрачной слизью. — Жуть какая!
— Да, — профессор стянул с рук резиновые перчатки, вывернув их наизнанку, — и еще: тот, кто проделал эту операцию, вынул из внутренностей какой-то орган. Причем довольно неаккуратно…
— Какой орган? — с трудом оторвавшись от созерцания «щупальца осьминога», сдавленно просипел капитан.
— Кабы знать, милейший Дорофей Петрович, кабы знать? — Лазарь Евстафьевич пожал узкими плечами и забросил перчатки в саквояж. — Я попытаюсь установить это в лаборатории, но, естественно, ничего не могу обещать.
— Что же мне начальству-то доложить? — задумался капитан, с хрустом почесав заросший короткой щетиной подбородок. — Голова совсем не варит — третьи сутки на ногах! Не могу же я вот так взять и доложить: что, мол, заместитель наркома товарищ С., в общем даже и не товарищ совсем, он, кажись, незнамо кто — не человек даже! А, Лазарь Евстафьевич?
— А от меня-то вы что хотите, мон шер?
— Ну, мне бы справочку, какую: гумагу с вашей печатью, — елейным голоском произнес капитан. — Вам поверят, вы ведь медицинское светило! А мне за такой доклад могут путевочку в Сибирь организовать… Это еще в лучшем случае. А то и к стенке, как вредителя…
— Будет вам справочка, — заверил милиционера профессор, — только после всестороннего обследования тела. Поэтому — поспешите доставить его ко мне.
— Всенепременнейше, Лазарь Евстафьевич! С максимально возможной скоростью! Прослежу лично!
— Вот и договорились! — Профессор в предвкушении потер сухонькие ладошки. — Коллеги ахнут…
Облупленная входная дверь резко распахнулась, гулко стукнув о давно небеленую стену. Сквозь дверной проем в комнату буквально влетел, заброшенный крепкой рукой сержанта Маменко, маленький плюгавый человечек с морщинистой физиономией кирпичного цвета, заросший неопрятной пегой бороденкой.
— Ну, чё, чё пихаисси? — недовольно заявил мужичонка, распространяя неприятный похмельный «аромат», щедро сдобренный чесноком.
— Это еще кто? — раздраженно спросил Дорофей Петрович.
— Подозреваемый, товарищ капитан! — доложил сержант. — Местный дворник.
— Какой, к чертям, подозреваемый? А, Маменко?
— Вот! Рядом с дворницкой валялись. — Сержант протянул начальнику садовые ножницы с длинными ручками, измазанные в желтой субстанции.
— А вот и орудие убийства! — воскликнул профессор, выхватывая секатор из рук сержанта. — Это оно — у меня нет ни капли сомнений!
— Ка-какое орудие? Вы о чем? — переполошился дворник.
— Твой секатор? — жестко спросил капитан.
— Мой, — не стал запираться дворник. — Только он того — пропал у меня… Э-э-э… — задумался мужичок, — в четверьг. Да, точно, в четверьг на той неделе. Какая-то гнида, мой сарайчик распотрошила! Я и в милицию, и домоуправу сообщил. В тот же день! А чё? Я порядок знаю, хоть академиев и не кончал! Проверьте, товарищ милиционер!
— Проверим, — кивнул Дорофей Петрович. — Маменко сгоняй в управление…
— Так домоуправ еще здесь, товарищ капитан, — отозвался старшина. — У него быстрее спросим.
— Хорошо, поспрошай домоуправа: действительно ли дворницкую намедни грабили?
— Есть! — Маменко развернулся и вышел из комнаты.
— Тебя как зовут, горемыка? — спросил дворника Дорофей Петрович.
— Федором Епанчиным кличут, товарищ начальник, — отозвался плешивый, поправляя сбившийся набок фартук. — И чего было хватать? Сам бы пошел, со всем нашим уважением к доблестным органам Рабоче-крестьянской милиции…
— Хорош языком молоть — подь сюды! — поманил дворника рукой капитан. — Знаешь его? — он указал на разделанную тушу замнаркома.
— Евпатий-Коловратий! — схватился за жиденькую бороденку дворник. — Вот это елдень! Вот это я понимаю! Да был бы у меня такой струмент, я бы кажный божий день Фроську из чайной пялил, да сладкой наливочкой запивал…
— А ну замолкни, паскуда! — рявкнул Дорофей Петрович, набрасывая на закоченевшее тело простыню. Незакрытым осталось только искаженное посмертной гримасой лицо завнаркома. — Мне плевать, кого ты пялишь каждый день! Узнаёшь, спрашиваю?
— Да кабы кажный день, товарищ начальник, а то ведь только по большим праздникам до себя допускает, стерва!
— Епанчин, едрит твое коромысло! — вновь одернул дворника Дорофей Петрович. — По делу давай!
— Не, ну вы видали, какой хер? — Все не мог успокоиться Федор. Но, встретившись взглядом с налившимися кровью глазами капитана, он поперхнулся, состряпал постную физиономию и произнес: — Знаю я этого субчика — видел неоднократно.
— Что, часто он в эту квартиру хаживал? — уточнил Дорофей Петрович. — И вообще, когда ты его первый раз здесь увидел?
— Ну… — задумался дворник, разлохматив грязными пальцами и без того неопрятную бороденку. — У прошлом годе я его первый раз и срисовал, осенью…
— А точнее?
— Помню, товарищ милиционер: аккурат наутро после Рождества Пресвятой Богородицы… Точно-точно! Я тогдась перебрал чутка, жутким похмельем маялся. И как назло перехватить не у кого — подлечить истерзанное здоровье. А этот, — дворник кивнул в сторону трупа, — чистенький, холёный, довольный такой, что мартовский кот после ебли…
— Епанчин! Не выводи меня! — прикрикнул капитан.
— Все-все! Понял! Из большой такой черной машины вылез: по всему видать — большой начальник, — продолжил дворник. — Думал, на шкалик у него стрельнуть, но он так на меня свои зенки вылупил…
— Хватит, — остановил дворника Дорофей Петрович. — Я понял. Как часто он появлялся?
— Ну, сначала — раз-два в месяц, как потеплело — так и вовсе зачастил день-через-день…
— К кому приезжал?
— Да жила тут фифа одна…
— Кто такая?
— Пелагея Хвостовская, — живо отозвался дворник, — проблядушка знатная! В мамашу пошла, та тоже в свое время со всякой шантрапой якшалась, даром что голубых кровей! Папаша мой, царство ему небесное, через её козни сгинул! Я столько гумаги в околотке извел…
— Гнида, ты, жандармская! — рявкнул Дорофей Петрович.
— Ох, и вправду, понесло меня, — испуганно «присел на
