«Что ты заметил, проповедник?»
Она затряслась, чувствуя, как исчезает неистовство, подпитанное адреналином. Асената уже промокла до нитки, и усталость вновь навалилась на нее тяжким грузом, но гораздо больше сестру заботило нечто иное. Вопросы носились вокруг нее, словно еще один шторм.
Как она поднялась на верхнюю палубу? Как выбралась из ловушки? Что?..
«Хватит! Не думай! Просто уходи, пока еще можешь».
Когда Гиад подошла к трапу, священник, как будто погруженный в раздумья, не обратил на нее внимания. Асенату подмывало молча проскользнуть мимо него, но, учитывая обстоятельства, такой поступок стал бы непростительным.
— Благодарю вас, проповедник, — сказала она официальным тоном. — Похоже, я обязана вам жизнью.
— Я просто длань Бога–Императора, сестра. Вы уцелели по Его милости. — Последовала пауза. Из–под капюшона рясы заструился дымок. — Однако… всегда пожалуйста.
— Мне хотелось помолиться на открытом воздухе, но, увы, идя по духовному пути, я оступилась на телесном.
Объяснение показалось нелепым даже самой Гиад, но священник воздержался от замечаний.
— Повезло, что наши дороги пересеклись, — добавила она.
— Совпадений не бывает, сестра.
— Тоже верно, сударь.
Асената повернулась к лестнице, но помедлила. Нет, она еще не готова вновь ступить на трап. Что, если капкан захлопнется вновь, как только Гиад коснется первой ступеньки? Что, если на этот раз она уже не выберется?
«Уходи, пока он не начал расспрашивать тебя!»
— Проповедник, что привело вас на Витарн? — вдруг поинтересовалась сестра.
Мужчина какое–то время безмолвствовал — видимо, раздумывал над ответом.
— Книга, — наконец произнес он.
— Значит, вы занимаетесь исследованиями? Витарн — правильный выбор. Во всем секторе не найти такой библиотеки, как в Перигелии.
К собственному удивлению, Асената хотела говорить с ним.
«Ты хочешь исповедаться, дура!»
— Да, я слышал, — отозвался незнакомец.
— Сестры Последней Свечи уже больше тысячи лет посвящают себя рассуждениям о благословенном писании Бога–Императора, — продолжала Гиад. — «От толкования — к размышлениям, от размышлений — к почитанию».
— «Проповеди просветительные»? — Священник повернулся к Асенате, однако она по–прежнему не видела его лица. — Вы хорошо знаете эту планету, сестра?
«Отрицай!»
— Свечной Мир — моя духовная колыбель. Здесь меня постригли в Адепта Сороритас.
— Вы из госпитальеров Бронзовой Свечи?
— Какое–то время я служила в их рядах, но более долгий срок провела с Сестрами Битвы из Железной.
— Так вы воительница?
— Больше нет. — Гиад указала на свой скромный лекарский наряд. — Я уже много лет не держала в руках оружия.
— Но вы по–прежнему похожи на солдата, — заметил незнакомец. — Вижу по вашим глазам, сестра.
— Здесь у вас явное преимущество, сударь.
— Простите, я вел себя неучтиво, — произнес он, стягивая капюшон.
Черты мужчины оказались совсем не такими, как предполагала Асената. Вместо традиционных для проповедников бороды и лысины — гладко выбритые щеки и короткий «конский хвост», перевязанный кожаным шнурком. Хотя волосы священника были совершенно седыми, а вокруг глаз собирались морщинки, Гиад не могла определить, сколько ему лет. Пепельная бледность придавала незнакомцу почти анемичный вид, но худощавое обветренное лицо излучало жизненную силу, говорившую о выносливости, а не болезненности.
«Или о выносливости, обретенной через болезненность», — предположила сестра, распознав загнанное выражение в серых глазах собеседника. На мгновение Асенате померещилось, что между ними расположено третье око, но нет — всего лишь едва заметный круглый шрам, в свете молний казавшийся серебристым.
— Давняя рана, — пояснил мужчина, увидев, куда смотрит Гиад. — Раньше я прятал ее, потом понял, что не стоит.
— Мы носим истинные раны внутри нас. Если прикрывать их, они загниют.
— Верно, сестра?.. — Незнакомец превратил выражение согласия в вопрос.
«Ничего ему не говори! Имена обладают силой».
— Асената, — представилась она.
— Вы мудрая женщина, сестра Асената.
— Всего лишь старая.
— Полагаю, не такая уж и старая. — Проповедник улыбнулся, мелькнули прокуренные зубы. — Кроме того, ум и возраст связаны: уходящие годы дают нам одной рукой и забирают двумя.
— Вы так говорите, пастырь, словно это плохая сделка.
— Просто неизбежная. — Чем дольше они беседовали, тем менее формально вел себя священник. — И нет, не плохая. В войне, которую мы ведем, мудрость важнее физической силы.
— Сердца и умы лучше всего завоевывать словами, — подтвердила Гиад.
Так звучал любимый афоризм канониссы Сангхаты.
— О, сестра, мудрость режет гораздо глубже, чем одни лишь слова!
— Это зависит от слов, — внушительно произнесла Асената. — Не все они одинаковы.
— Да, именно так. — Немного помолчав, мужчина указал на ее накидку с символом ордена. — Вы больше не принадлежите к Последней Свече?
— Я больше двадцати лет отсутствовала на Витарне. Честно говоря, чувствую себя здесь посторонней.
Гиад обрадовалась, что сказала это вслух.
— Может, оно и к лучшему, сестра. Странный тут мир.
— Но благочестивый, — добавила женщина.
«Ты до сих пор в это веришь?»
— Возможно, — отозвался он. — Вы выглядите усталой, сестра Асената.
— Обряд Переправы вышел непростым, — признала Гиад.
— Да, шторм изрядный. — Незнакомец взглянул на корчащееся небо. — Однако мне всегда нравились бури. Поэтому я и прибыл сюда.
Асената вспомнила, как воодушевили ее первые удары стихии. Казалось, с тех пор минула целая жизнь.
«А ты уверена, что это не так?»
Нет, сейчас она ни в чем не была уверена. Гиад едва могла держаться на ногах, не говоря уже о том, чтобы ясно мыслить. Ей требовался сон, и неважно, что ожидало ее на трапе или в грезах.
— Надеюсь, пастырь, мы еще встретимся.
Не дождавшись ответа, Асената шагнула на ступени, но затем обернулась:
— Вы не сказали, как вас зовут.
— Разве? — рассеянно произнес он. — Иона, сестра. Иона Тайт.
Глава вторая. Умеренность
I
Свидетельство Асенаты Гиад — заявление второе
Я твердо решила не перечитывать свои отчеты, чтобы не поддаться соблазну переосмыслить, перефразировать или переписать их, нарушив тем самым достоверность доклада. Пусть текст застывает в момент создания, неподвластный правкам, рожденным из чрезмерных раздумий. При изложении моих наблюдений мне надлежит стремиться к сдержанности, но только честной, а не какой–либо искусственной малодушной снисходительности. Если я поступлю иначе, то предам не только
