Спрыгнув с койки, сестра потянулась за отсутствующим оружием. Гиад не носила его уже много лет, но священник не ошибся, увидев в ней воительницу. Некоторые старые привычки отказывались сдаваться, хотя их время давно ушло. Набат означал опасность, а опасность горячила Асенате кровь и призывала к оружию. Вот только оно вряд ли бы помогло госпитальеру: сигнал тревоги, скорее всего, извещал о какой–то морской катастрофе. Возможно, корабль шел ко дну…
Гиад взглянула на хронолог. Хотя с того момента, как она уступила необходимости поспать, минуло лишь два часа, ее мысли уже не метались, как больной в жару. Исчезла лихорадочность, терзавшая сестру с начала шторма. Хотя судно по–прежнему кренилось в хватке бури, ее око уже не смотрело на Асенату.
«Мой Исход завершен?»
Хлопнув по медному личику херувима–динамика, Гиад отключила тревогу, после чего открыла дверь. Снаружи стояла женщина в доспехах; одну руку она как раз заносила для очередного стука, в другой держала изукрашенную болт–винтовку. Края серых пластин ее брони были отделаны черной сталью, а белый герб Последней Свечи, четко выделявшийся на кирасе, символизировал чистоту воительницы. Пепельно–светлые волосы, коротко постриженные в традиционном стиле Сестер Битвы, обрамляли лицо, подобные которому встречались на пропагандистских плакатах по всему Империуму. Красивое и очень бледное, словно светящееся, с холодными голубыми глазами и пухлыми губами, оно казалось одновременно манящим и неприступным. Девушки мечтали обрести такие черты, а юноши жаждали умереть за них.
«Но у нее нет шрамов, — подметила Асената. — Их невозможно заработать в Свечном Мире».
— Ты пойдешь со мной, госпитальер, — без всякого вступления заявила гостья. — Требуются твои услуги.
— Куда мы идем? — спросила Гиад, подхватив медицинскую сумку. Она с болезненной ясностью понимала, какой растрепанной выглядит рядом с безупречной воительницей — несомненно, одной из целестинок, виденных ею в Розетте. — Набат…
— Нельзя терять время! — огрызнулась Сестра Битвы, отворачиваясь. — За мной!
— Наш корабль в опасности? — Асената последовала за незнакомкой по коридору.
Ревуны умолкли, но тревожные красные огоньки еще пульсировали вдоль стен.
— Мы преодолеваем Исход, — с нажимом произнесла целестинка. — Уже забыла «Проповеди просветительные», госпитальер Гиад?
— Ты знаешь, кто я?
— Знаю. Ты неудачно выбрала время для возвращения в Свечной Мир, отрекшаяся.
«Отрекшаяся?»
Давнее обвинение обрушилось на Асенату, как струя ледяной воды. Его мощь не ослабла за годы; оно отдавало утратой, стыдом и разорванными узами товарищества.
— Я здесь по делам милосердным, — сказала Гиад. — Орден Бронзовой Свечи ответил согласием на мою просьбу о помощи. Я направляюсь в Сакрасту–Вермилион.
— Сакраста — не обычная больница.
— А мои подопечные — не обычные солдаты, — парировала Асената. — И они получили крайне необычные раны.
— Последняя Свеча должна заботиться о своих, отрекшаяся.
— Я не «отрекшаяся», потому что никогда не отвергала «Проповеди просветительные», сестра.
— Мы с тобой не сестры.
— Тогда я ничем тебе не обязана.
Гиад развернулась, но не успела сделать и шаг, как рука в латной перчатке схватила ее за плечо и остановила.
— Мне отдан четкий приказ: привести тебя или притащить, отрекшаяся, — предупредила целестинка.
— Я должна заняться своими пациентами.
— За твоими спутниками наблюдают.
— «Наблюдают»? — недоверчиво переспросила Асената.
— Не испытывай моего терпения. Пока ты тут пустословишь, там умирает верный слуга Бога–Императора. Ты нарушишь свой нынешний долг, как нарушила прежний?
— Отойди, — велела Адепта Сороритас, стоявшая у выхода из лазарета, и подняла свое громоздкое оружие.
— Сестра Индрик, я — комиссар Астра Милитарум, — спокойно произнес Лемарш, не обращая внимания на закопченное дуло ее мелта–ружья. — И вы будете выказывать мне подобающее уважение.
— Со всем уважением, отойдите от двери, комиссар.
Голос, донесшийся из закрытого шлема, показался Ичукву совершенно не женственным. С другой стороны, и статью воительница тоже напоминала мужчину. На голову с лишним выше Лемарша, она не уступала шириной плеч никому из абордажников и в своей серой броне казалась скорее чугунной статуей, нежели живым человеком.
Сестра Битвы пришла вскоре после того, как зазвенел набат. Она недвусмысленно дала понять, что не позволит никому покинуть каюту, но больше ничего не объяснила — только назвалась.
— У меня тут один боец умер, а другой пропал, — не отступал Ичукву. — Безопасность лазарета нарушена, сестра. Моим солдатам нужно оружие.
— Не бойтесь, я вас защищу, — серьезно сказала Индрик. — А теперь отойдите.
Лемарш коротко кивнул и выполнил приказ. Взмахом руки он показал, чтобы столпившиеся позади гвардейцы последовали его примеру. Ходячие абордажники неохотно отошли в направлении дальней стены лазарета. Все они что–то бормотали, обходя накрытый одеялом труп, который лежал напротив койки Фейзта. Когда комиссар заковылял следом, лейтенант Райсс отозвал его в сторону.
— Надо его убрать, комиссар, — тихо, но настойчиво сказал офицер, указывая на мертвеца.
— Нет, пока сестра Асената не обследует останки. Даст Император, она прольет немного света на это зверство. Кроме того, каждый солдат, способный встать, уже видел тело, лейтенант.
— Я не предлагаю ничего прятать, сэр. Просто неправильно оставлять товарища–абордажника вот так.
— Меня больше заботят живые, лейтенант.
«Живые и начинающие сдавать», — добавил Ичукву про себя.
Гвардейцы «Темной звезды» не боялись врагов, против которых могли выйти с пушкой или клинком, но ползучий неуловимый убийца, заразивший плоть солдат, уже обглодал их дисциплину до костей. Тот факт, что, проснувшись от набата, они обнаружили посреди каюты изувеченный труп, также не слишком положительно повлиял на боевой дух.
Пока абордажники спали, кто–то протащил тело Глике через весь лазарет и разрезал на куски, умудрившись никого не разбудить.
И еще непонятная ситуация с сержантом–абордажником. Постель Толанда оказалась пустой, и в каюте его не нашли. К досаде комиссара, солдат это ошеломило сильнее, чем случившееся с Глике.
«Их сплачивал только Фейзт, — признал Лемарш, глядя на сбившихся в кучку гвардейцев. — Они видели в нем неумирающего поборника, толика неуязвимости которого переходила каждому из них».
Полный бардак. Именно поэтому Ичукву осуждал героев: они вносили нестабильность в подразделение, на поле боя вели себя нестандартно до непредсказуемости, а их гибель становилась тяжелым ударом для сослуживцев. Неизменно проницательный Артемьев в своих мемуарах окрестил таких солдат «восхитительными часовыми бомбами разлада».
«И ты, вне всяких сомнений, уже взорвался, Толанд Фейзт», — рассудил Лемарш, прислушиваясь к болтовне гвардейцев.
— Женщина всех не остановить! — с резким акцентом заявил рассерженный Гёрка. — У ней только один
