Проследив за их взором, Тайт осознал, что в бездне над ним пылает круговорот образов — зазубренное текучее полотно, склеенное из обретших разум метафор, каждая из которых мучилась собственной значимостью. Предвестия невоспетых чудес состязались там с мрачными предзнаменованиями еще не прозвучавших темных песен, корчась в спазмах несочетаемых переплетений, что объединяли их в безудержную дисгармонию. То была схема освежеванной души, на которой каждую искорку злобы подзуживали рассказать свою историю, а любой изъян возвеличивали и приглашали потанцевать.
— Здесь есть закономерность, — нараспев произнесла паства, лишенная ртов. — Приливы и отливы имматериума подчиняются логичным правилам, однако любой творец должен искать везде и всюду, чтобы различить их — и лишь тогда ему удастся создать нечто свое.
«Вот зачем тебе понадобилось столько глаз», — предположил Иона, вспомнив, как его враг — зависимый безумец, никакой не творец, — не мог отвести взор от машины. Несомненно, все рабы–циклопы подчинялись Ведасу, служа его цели каждой клеткой своего существа. Но даже набрав себе помощников, даже заполучив сотни, тысячи, миллионы подобных созданий, он не достиг бы успеха.
— Свечной Мир предоставляет уникальную точку зрения на головоломку, — хором произнесла толпа. — Он резонирует с Морем Душ, как ни одно из ранее исследованных мною мест. Вот почему символы здесь обладают таким могуществом. Вот почему они способны воплощаться и ходить среди людей. Я ощутил это в ту же секунду, как ступил на Перигелий. Весь архипелаг — оптическая линза, направленная на тонкий мир, а Планетарий — ее фокусирующая призма.
— Зря тратишь время, — бросил Тайт, оторвав взгляд от грандиозного кошмара в небесах. — Ты таращился в выгребную яму.
— Значит, это выгребная яма наших душ! — Последовал многоголосый невеселый смешок. — Но ты ошибаешься. Там, где ты видишь Хаос, я замечаю Порядок.
— Ты слишком долго смотрел туда.
— Достаточно долго, чтобы понять: твое высказывание лишено смысла. Время — не то, чем ты его воображаешь.
— Сто тридцать одна тысяча шестьдесят девять дней, — с горечью сказал Иона. — Реальных, а не воображаемых.
Он начал подсчет в первую ночь своей охоты, но никогда прежде не называл число вслух.
— Триста пятьдесят восемь лет, — отозвался хор, без запинки переведя сутки в годы. — Минули в одно мгновение для пробужденного разума.
— Я прочувствовал каждый из чертовых дней!
— Иначе они оказались бы бессмысленными. Я тоже ощущаю груз моего опыта, утяжеленный жизнями всех вариантов меня, — множественным восприятием, что отражается в бесконечности миров, не тускнея ни на йоту. Ничто никогда не теряется.
— Тогда где она? — требовательно спросил Тайт, шагнув к первому кругу молящихся. К отвращению своему, Иона увидел, что их соединенные руки срослись кистями, образовав неразрывную цепь. — Где моя сестра? Что ты с ней сделал?
— Ничего.
— Мне нужна истина! — взревел Тайт, опуская меч на пару сплетенных рук.
Потрескивая разрядами энергии, клинок разрубил плоть и кристаллизовавшиеся кости. Рассеченные конечности раздробились, словно промороженные насквозь, а из раны вместо крови брызнула радужная эктоплазма. По плечам созданий поползли тонкие трещинки, однако и тот и другой остались недвижимы. Зарычав, Иона обезглавил левого раба, крутнулся на месте и снес голову правому.
Убитые циклопы по–прежнему стояли на коленях, но линии раскола протянулись с их тел к соседям. Черепа следующих за ними существ разбились с резким звоном, будто стеклянные, и цепная реакция уничтожения помчалась по кругу в обоих направлениях.
— Хватит лжи! — крикнул Тайт, направляясь ко второму кольцу паствы. — Открой мне истину, или я перебью их всех!
— Так ты ничего не изменишь, — спокойно сказал хор, безразличный к бойне. — Я не приносил смерть твоему миру, Иона Тайт. — Последовала пауза. — Как и твоей сестре…
Иона замер с занесенным мечом.
— Мина мертва? — прошептал он.
— Как ты всегда знал, но отказывался принять.
— Это не… Я не…
— Взгляни и увидишь сам.
— Нет… Я…
— Смотри! — приказал хор.
Осознав, что выбора нет и не было, Тайт поднял глаза к небосводу, и преследовавшая его истина бросилась на добычу.
— Подожди, — говорит Иона, когда прошлое обволакивает его и утягивает в скованный ночью улей. — Не выходи сегодня вечером.
— Вернусь до комендантского часа, — отвечает Иона.
Он загоняет магазин в пистолет, не оборачиваясь к девушке, которая сидит возле закрытых ставнями окон их комнаты в жилблоке. Мина никогда не любила оружие.
— Там плохая ночь, — предупреждает себя Иона.
Улыбнувшись абсурдности своих слов, Тайт тут же испытывает стыд, поскольку его сестра не заслуживает насмешек. Она ни в чем не виновата.
— Я снова видела его, — говорит Иона, затушив окурок палочки лхо, и вопросительно поворачивается к сестре. Девушка сидит в кресле — бледная тень себя прежней, утратившая краски во тьме вечной ночи, но брату ее красота кажется нетронутой.
— Кого ты видела, Мина? — ласково спрашивает Иона.
— Изголодавшегося, — отвечает он себе, бездумно перебирая бусины сестриных четок. — Его лицо всегда скрыто в тени, но я рассмотрела глаза. Они серебряные. И он уже близко.
— Серебро — признак непорочности. — Прошагав по комнате, Тайт берет руки Мины в свои. Кисти такие холодные и хрупкие, что у Ионы болит сердце. Девушка отказывалась есть и двигаться с момента наступления Ночи. — Возможно, тебе приснился один из космодесантников Бога–Императора.
— Космодесантник? — переспрашивает он. — Ты правда так думаешь?
— Иначе никак, — отвечает он и отстраняется, не в силах больше выдерживать ее ледяное касание. — Мне нужно идти, Мина.
— Она умерла еще в первую ночь, — отрешенно произнес Тайт и закрыл глаза, узревшие истину. Его сестра оказалась среди Благословенных Проклятых, тела которых не уродовало разложение.
«Я оберегал ее. Спасал ей жизнь. Но только у себя в голове…»
— Самообман — коварнейшая из ловушек, друг мой, — отозвался хор его врага. — Ничто иное не ослепляет столь же изобретательно.
