“Значит, Мори все рассчитал… Как он умен.” Удивлялся про себя Накаджима, будто слушая не все, что говорила Цветаева, а только выборочно.
“Да, не глуп. Думаешь, в мафии есть глупые? Нет, там таких не держат.”
Ацуши снова вспомнил свое прошлое, находя его в чем-то схожим с прошлым каждого членом мафии. “Стоп, все одаренные с детства подвергались испытаниям, все справились…значит, и я могу?..”
Он впервые подумал о себе, как о чем-то стоящем и заслуживающие внимания и заботы, ему стало стыдно, но в то же время до жути приятно и легко, будто ещё один тяжёлый валун с грохотом свалился с его души, давая подняться ещё выше к солнцу…
- Понятно, босс. Спасибо за откровенность и разъяснение всех проблем. Почти всех. - Чуть помедлив, добавил он.
- Какое-то ещё вопросы, Осаму?
- Вообще, нет, я все понял, босс. - Подросток, по-видимому, собрался покинуть кабинет.
- А вот у меня есть, Дазай. Что делать будем?
- Если вы про пополнение штата, то я займусь этим. Но, я так понимаю, что помимо этого имеются и другие проблемы?
- Да, ты прав. Нужно поработать с документацией и ещё… Если у нас появятся враги, а они обязательно будут, их поимкой, скорее всего, будешь заведовать ты. Ну и разборкой с ними тоже, хорошо?
- Ну наставни-ик…- Протянул Дазай. - Можно будет создать отряд, специально для этих целей. Обычные то у нас люди есть, а эсперы будут. Обязательно. - Ухмыльнулся он.
“Все уже продумал? Неужели…” Пронеслось в голове Ацуши.
Все же ему было очень интересно, кто же третий обладатель некой единицы мудрости. Ему казалось, что с этим человеком он знаком. “Рампо?..”
“Вряд-ли ты узнаешь, Ацуши, я не в силах видеть все, что происходит со всеми, могу выбрать только одного и то, не каждого, в этом есть минус моей способности.”
“Ты можешь рассказать мне о ней подробнее?”
“Потом, не пришло ещё то время.”
Дазай наконец ушел.
***
Поздней ночью, ближе к рассвету, Ацуши забрел к Дазаю, у которого уже появился свой кабинет с кучей книг.
Последний сидел и что-то писал, потом кинул ручку на стол и схватился за голову, сжав в кулаках отросшие, давно не стриженные пряди волос.
Накаджима подошёл ближе, встав рядом, чтобы видеть, чем был занят подросток.
Мелким-мелким почерком на листе было построено что-то вроде родословного дерева, где снизу было три человека: Осаму, Федор и ‘какой-то японец’, как подписал Дазай, а сверху было что-то непонятное, с разными датами, уходящими далеко за начало летоисчисления, перечеркнутыми, заново написанными ли, от этого чего-то исходили линии с кружочками на концах, которые были перечеркнуты.
Накаджима прислушался к шёпоту Дазая.
- Не поверю, что мы связаны в прошлом, просто не хочу. И все же… Я обязан найти третьего, пока он не нашел нас. Раз все остальные мертвы… Тогда почему же Федор предлагал объединиться для создания нового мира, если мы враги?..
========== Омут памяти. ==========
Недели пролетали незаметно, не принося никакой полезной информации Цветаевой.
Хотя Накаджиме и было интересно, на какие теперь действа обречён Дазай, не имеющий более пути назад, но без так называемого направления, призрак просто не мог действовать.
Ему оставалось только размышлять, но ни к чему доброму не приводили паренька эти мысли, вынуждая в который раз заняться самобичеванием и анализом своей опустошенной жизни, углубляясь в те воспоминания, что обычно доводили его до грани, почти стирали из реальности, если кто-нибудь не помогал ему вернуться. Но не было сейчас того человека рядом, вернее был, но ещё не он, ещё совсем молоденький и не познавший всех ужасов, словно только-только начинающий разворачиваться листочек.
Кажется, только сейчас, просматривая детство своего слишком близкого друга, Накаджима понял, почему тот, вроде прикидываясь таким беззаботным и легкомысленным человеком, всегда знал, как помочь Ацуши, всегда поддерживал, всегда успокаивал, давал надежду на будущее, но никогда не приводил примеров из жизни, как делали многие. Лишь один раз тот ошарашил всех, что раньше работал на Мафию. Ему даже не поверили сначала, посчитали очередной глупой шуткой, а потом слова подтвердились и уже никто не смеялся. Все тогда осудили его.
Но ведь что он, выросший без родителей, среди жестокости и лжи, что Ацуши, подвергавшийся ежедневно истязаниям со стороны управляющих детского дома, выросли хорошими людьми, или же это очередная маска, хитрость, скрытность Дазая? Хотя Ацуши никогда не делал ядов и не подсыпал их в лекарство настоятеля, никогда не помогал убить.
Но и хорошим человеком себя не считал
Нет, он делал совершенно другое. Он был сломан, не успев ещё понять, что значит быть целым, неповрежденным, но познал ли кто-нибудь из эсперов эту целостность? Слова о том, что одаренные с детства подвергаются испытаниям, не выходили больше из его головы.
“Естественный отбор, выживают сильнейшие.” Твердила русская в его голове, но юноша считал это слишком жестоким, низким, мерзким, неправильным.
“Я же слаб, почему тогда живу?” Постоянно спрашивал он у Марины, на что та или же не отвечала совсем, или же говорила о грядущем, что ожидает его и вообще, всех.
“Только отпусти прошлое, или просто прими его, как этап жизни, пройденный этап. Так и сделал Дазай, потому он живёт спокойно, потому он уверен в себе. Не скажу, что его полностью покинули воспоминания, он научился с ними жить. И ты сможешь.”
Жить спокойно
Ацуши все меньше и меньше верил в свои силы. Наблюдая за происходящим, ему все больше и больше мерещились кошмары, затягивая его в собственное прошлое. Казалось, что тяжелые воспоминания только начали отступать, вытесняемые чем-то добрым, но они снова и снова будто захватывали его сознание, окунали во тьму, тянули в пропасть.
Снова и снова
Тот туман, укутавший его опять, заставлял закрыть глаза, предаться воспоминаниям, загипнотизировал, погрузил в транс.
Как страшно
Маленького мальчика на ручках несут к калитке какой-то темной ограды, черной, страшной, облагороженной, что странно для такого места. Калитка скрипит мерзко, будто давно не смазывали, или под тяжестью своей она так стонет?
Тот мальчик не знает, ему просто до боли в маленьком его сердечке боязно и тревожно, ему просто хочется к маме, вечно холодной, причиняющей боль своими объятиями, сжимающей всеми острыми костями маленькое тельце, но так чутко, что даже боль была приятна и нежна. Ему просто хочется в их скромную маленькую каморку, ну и пусть нечего есть и ветер выдувает, кажется, всю жизнь из хрупких жителей комнатки, пусть. Но тут даже ветер чужой, слишком ласковый, подлый.
На руках женщины слишком тепло
