– Я хотел сказать, что мне все видится так: два трупа – это не два человека, как ты тут меня пыталась убедить, – вот же вранье! И не думала даже! – а две мухи, два таракана, два мотылька, в конце концов, которых просто прихлопнули носком. Кстати, я сначала хотел именно мотыльков зарифмовать, уж больно круто звучало бы… Как-нибудь так: «Два огонька, два мотылька – вся жизнь на кончике носка». Но бабочек – носком? Ни хрена не романтично. Как ты думаешь?
Как я думаю? О, мать моя женщина, такого мужика надо брать голыми руками, не раздумывая! И я лишь думаю, как без ущерба для собственной гордости сказать тебе «да»! И еще немножко о том, что Доминик меня в свое время на такую же удочку поймал: стал Булгакова цитировать и красиво рассуждать, что Маргарита выбрала слабака и труса, а слабаков и трусов настоящие женщины не любят, жалеют только… В общем, близняшки дружно ржали надо мной, заявив, что у нормальной бабы эрогенные зоны бывают в разных местах, и лишь у одной меня – в мозгу.
Поэтому, когда Рик закончил свою короткую речь и, вскинув медную бровь, насмешливо посмотрел на меня, в моей груди шевельнулся стыдливый страх, но я решительно засунула его в самый дальний уголок сознания – туда же, где прятались совесть и стыд – наклонилась над столом и прошептала прямо в улыбающийся рот:
– Поцелуешь меня, победитель?
За пять неполных дней я бесконечное количество раз взвесила все «за» и «против». То обвиняла себя в трусости, то упрекала в излишней вспыльчивости... С вечера засыпала с мыслью, что от клейма «Доминик мой первый и единственный мужчина» надо избавиться как можно быстрее, потому что оно горело на моей душе позорной меткой и причиняло гораздо больше дискомфорта, чем тот ожог, что уже много лет не болел на моем запястье. Настроена была решительно. В конце концов, я – Агнесса Ивелина Брунгильда Марко – не бросаю своих слов на ветер! Сказала, что пересплю с первым встречным, значит, так и сделаю! И всю ночь мне снились яростные, мстительные сны, а утром я просыпалась с головной болью и невыносимым чувством стыда.
«Чем я буду лучше Доминика, если поступлю так? – спрашивала я у своего отражения в зеркале. – Он шлюха, она шлюха, я шлюха… Из нас получился бы прекрасный треугольник!»
И весь день я продолжала мысленный диалог с собой, негодуя и злясь на собственную трусливую глупость. Ну, вызовут меня на Комиссию, ну, выяснят, что у нас с Домом и в самом деле была добровольная связь. Боже! Сейчас же не «серые» времена, никто не потащит меня силком на «случку»! Максимум, что они смогут сделать – это заставят нас с работать вместе, как я Доминику и сказала… Могут рекомендовать продолжить отношения. Но не со свечкой же будут стоять, в конце концов, считая фрикции и замеряя интенсивность оргазма!
«Определенно, – соглашалась сама собой. – К черту импульсивность и торопливые поиски партнера на одну ночь! Я так и скажу всем на Комиссии: «серые» времена давно миновали».
Но память услужливо подбрасывала образ ректора, ее привычно холодное выражение лица и неживой взгляд. И золотые браслеты на запястьях. И то, что она не стала отговаривать, а сама – сама! – предложила убежать куда подальше и спрятаться. Так что, может быть, я опрометчиво решила, что «серая» эпоха давно закончилась? Может, для девочек из сиротского приюта имени святой Брунгильды да десятка других подобных организаций, разбросанных по всему Аполлону, за прошедшие двадцать лет ничего не изменилось?
Тысячу лет назад таких, как я и Дом, сжигали на костре, а пять столетий спустя стали препарировать в закрытых институтах, чтобы выяснить причину нашей особенности. В конце концов списали все на мутацию и занялись... селекцией.
Тогда же стали замечать странную связь между мужчиной и женщиной, состоящими в постоянных длительных отношениях. За что бы они ни брались, делали это так, будто были единым целым, будто у них был один мозг на двоих. Эту связь и окрестили «контактом». Конечно, при добровольном союзе он был в разы мощнее, но даже малая часть «контакта» давала паре неоспоримое преимущество перед свободными мутантами и перед простыми смертными, не наделенными никакими особенными «дарами».
Я не помнила своих родителей, не представляла, кем они работали, какими были людьми. Но точно знала, что бабушка и дедушка не выбирали друг друга – в «серые» времена партнеров назначало правительство. С единственной целью – плодиться и размножаться. Из мальчиков делали Охотников, из девочек инкубаторы.
После окончания Самой Последней Войны к власти пришли гуманисты, и правительство издало указ о запрете принудительного «контактирования», который Корона милостиво одобрила. А что им еще оставалось? Во время военных действий погибло столько Охотников и Гончих, что королева не на шутку испугалась, как бы мутанты и вовсе не вымерли – так уж сложилось, что «в неволе» мы размножались без особой охоты, и каждое следующее потомство было слабее предыдущего.
Так что с тех самых пор все исключительно на добровольной основе. Если не вспоминать о случае с Агнессой Одеттой Брунгильдой Вальдо. И напрочь забыть о том, что папа тумбочки в блестящем платье какой-то там министр.
И вечером я снова ложилась спать вся такая мстительно-решительная, а утром просыпалась с желанием рвать зубами подушку и когтями раздирать в клочья казенное имущество.
К счастью, наступил четверг, Доминик произнес свое коронное «да ты радоваться должна, что на тебя хоть у кого-то встало», и тут я окончательно закусила удила. Мало мне было аргументов «за»? Тех самых, которым я с таким трудом и уже из чистого упрямства и природной стыдливости – все же сказывалось воспитание в приюте при монастыре – придумывала опровержения? Мало? Так получи последний, контрольным выстрелом в лоб – на такую рыбу размороженную и не встанет-то ни у кого, разве что у душки и благодетеля Доминика.
О, я прекрасно понимала, для чего он это сказал. Гаденыш надеялся, что я зажмусь, вспомнив обо всех своих послеприютских комплексах неполноценности, и признаю, что да, я дохлая селедка и радоваться должна, раз до меня снизошел золотоволосый бог любви.
Если бы Доминик тогда знал, что его слова окажут на меня прямо противоположный эффект, думаю, он бы язычок-то себе прикусил.
Ах, рыба? Ах, не стоИт? Ах, Комиссия? Меня трясло от злости и обиды, унижения и стыда, но я приняла решение
