Александр уехал, когда Натали ещё спала, оставив на подушке наскоро написанную записку. Во дворец он прибыл к вечеру, узнав, что император вернулся накануне, а императрица и двор должны были прибыть через день. Он едва успел переодеться, справившись у камергера о принцессе и получив ответ, что та, сославшись на головную боль, удалилась спать час назад. Александр вздохнул с облегчением: смотреть в глаза Мари сейчас он точно был неспособен. Но появление слуги, передавшего, что его ожидает император, заставило не удивиться даже — приготовиться выдержать очередной бой за свою любовь. Только, в отличие от давней истории с Ольгой, отступать Александр был не намерен.
Николай Павлович ждал сына в кабинете, задумчиво глядя в окно на ночной Петербург. Он слышал, как тот вошёл, но не спешил поворачиваться, прекрасно чувствуя смятение и упрямство, разлившиеся в воздухе с его приходом.
— Вы желали меня видеть? — напряжённо спросил Александр, не двигаясь с места. Николай Павлович обернулся, словно только сейчас заметил сына, и тонко улыбнулся, находя подтверждение своим догадкам: губы сложены в тонкую линию, подбородок напряжён, а руки сжаты в кулаки. Ни дать ни взять — бойцовский петушок.
— А вы находите это желание способным удивить в свете случившегося?
— Нет, — спокойно ответил Александр, подходя к столу и бросая быстрый взгляд на разложенные бумаги. — Я и сам хотел переговорить с вами, но не думал, что вы вызовете меня ночью.
— За несколько дней, проведённых вне двора, вы привыкли ложиться рано? — иронично поинтересовался Николай Павлович, отмечая, как уши сына покрыл лёгкий румянец. — Полноте, Александр, я не намерен обсуждать вашу личную жизнь, закапываясь в неё столь глубоко. Но кое-что мне хотелось бы тебе объяснить, как, кхм, человеку, более сведущему в подобного толка делах.
— Я хотел поблагодарить вас за то, что не сказали матушке о причине моего отсутствия, — ровно сказал Александр, вздёрнув подбородок. — И желал просить вас и впредь хранить молчание столь долго, насколько это возможно.
— Прикрывать ваш адюльтер перед женой и матерью? Хорошего же наследника я воспитал! — фыркнул император, впрочем, не теряя добродушной улыбки. — Полноте, Александр, прекратите злиться, словно вам всё ещё пять лет и у вас отобрали любимую деревянную саблю. Я ведь действительно желаю вам только добра. И не могу не отметить, что ваш вкус и некоторое, м-м, постоянство, внушают уважение.
— Я люблю княжну Репнину. — Александр твёрдо посмотрел в глаза отцу.
— Понимаю, — покладисто кивнул тот, опускаясь в кресло и жестом позволяя сыну занять соседнее. — Более того, я и сам не раз был увлечён подобным образом, потому и желаю поделиться с вами простой житейской мудростью, которую вы, смею надеяться, выслушаете без предвзятости.
Александр склонил голову, всем своим видом показывая, что готов слушать. Но Николай Павлович вдруг потянулся к столику, на котором стояло вино, разлил его по бокалам и протянул один из них наследнику.
— Сердце мужчины не может хранить верность одной женщине. Особенно, когда вокруг столько соблазнов, — начал император, салютуя бокалом. — О, нет, избавь меня от пылких речей о вечной любви к Натали! Она несомненно прекрасна, наверняка нежная и уж точно остроумная. Я так же не удивлюсь, если она сумеет завладеть вашим сердцем на долгий срок, но, поверьте, придёт время, и вы решите искать новых увлечений. Но речь не об этом! — поспешил добавить Николай Павлович, видя, что Александр готов возразить. — Я говорю о том, что мы с вами, в отличие от большинства наших подданных, имеем некоторые обязательства не только перед своими супругами, но и перед государством. И, как ни странно, одно вытекает из другого. Принцесса Мари — сущее дитя, невинное, наивное, но очень пылкое и отзывчивое. При должном воспитании она станет хорошей императрицей, но для начала вам стоит сделать её не менее хорошей матерью.
Александр нахмурился, пытаясь понять, к чему весь этот разговор, ведь, невзирая на всю любовь к Натали, он прекрасно понимал и помнил о своём долге, исправно навещая супругу три раза в неделю.
— Ваши увлечения, сколь много бы их ни было на вашем веку, имеют место быть, и никто, слышите, никто будет не в силах упрекнуть вас ими. Кроме жены. — Николай Петрович цепко смотрел на сына. — И тут надо помнить о том, что дети, милый мой, всегда занимают в сердце женщины больше места, нежели любовь мужчины. Подарите принцессе ребёнка. А лучше сразу двух или трёх, чтобы она не могла думать ни о чём другом, смирившись с тем, что вы обращаете свой взор на других. Подарите стране наследника, а после выходите в свет хоть с Репниной, хоть с кем угодно ещё, и тогда даже наша дражайшая Александра Фёдоровна не сможет ничего возразить.
— Это звучит крайне цинично, — медленно проговорил Александр, всё ещё не веря, что слышит подобные речи от отца.
— Это правда, Александр, чистая правда, — вздохнул Николай Павлович. — Я говорю это не с целью отвлечь вас от княжны, ведь, судя по всему, оторвать вас от неё сейчас невозможно. Я говорю это с тем, чтобы вы помнили: страсть должна оставаться страстью, а долг перед страной — главное, о чём вы должны помнить. И когда наша прекрасная Натали вернётся во дворец, выбирая между спальней жены и спальней княжны Репниной, всегда выбирайте первое, покуда принцесса не объявит радостную весть. Я, конечно, не говорю о днях, когда она будет нездорова, но в остальное время, — тут взгляд Николая Павловича потяжелел, а голос зазвенел холодом, — надеюсь, мне не будут доносить, что вы пренебрегли супружеским долгом ради любви.
— Я вас понял, отец. — Александр замолчал, признавая правоту его слов и в то же время чувствуя, как горечь разливается в груди: желал ли он для Мари роль всего лишь племенной кобылы, способной лишь рожать наследников? Конечно же, нет! Он нежно любил её, но совершенно другой любовью. Однако в речах отца сам их брак звучал, как нечто мерзкое, постыдное.
— Ну-ну, — вновь добродушно усмехнулся император. — Как же легко вызвать тучи на вашем челе! Всё, что касается характера отношений между вами и Репниной останется в тайне, во всяком случае, от меня никто о них не узнает. Хотя полагаю, что посвящённых в тайну уже достаточно, чтобы опасаться за её сохранность. И я буду хранить молчание, но вы, — он поднял палец вверх, — не забывайте о моих словах и помните,
