Среди белизны возникла фигура, размытая и нечеткая. Человек. И он шел к Полу. В какой-то момент фигура раздвоилась… потом растроилась… но затем восприятие у Пола нормализовалось. Ноги подвели его, когда фигура была, наверное, футах в десяти, и Пол осел в снег. Его голова забилась в беззвучном ритме, и во рту он почувствовал привкус крови, смешавшийся все с той же каменной пылью. Он опрокинулся на спину, ноги неловко подогнулись. Небо в вышине было сетью переплетенных ветвей. Пол поднял правую ладонь и увидел, что та вся в крови. Над ним нависла фигура – темное безликое пятно, уплывающее из фокуса. Пол попытался заговорить, но смог выдавить из горла лишь щелкающие звуки.
– Не нужно говорить, – произнесла фигура.
Ее облик снова прояснился, и на этот раз Пол смог различить ружье, ствол которого был направлен на него. Дыхание мужчины повисало паром в воздухе, его лицо скрывала копна волос и всклокоченная черная борода. Но глаза у него были ясными и разумными. А Пол просто лежал, не в состоянии шевельнуться. Сердце пульсировало в ушах. Фигура опустила ствол на толику дюйма. И подняла голову от ружейного ложа. Пол снова попытался поднять руки, но мышцы промерзли. Его зубы не переставали стучать.
– Пол, – произнес горный человек, ствол ружья постепенно опускался, а ветер хлестал мужчину по лицу его же длинными волосами. – Пол, это правда ты?
Пол не мог ответить. И не мог пошевелиться. Ему хотелось закрыть глаза и немного поспать. Фигура приблизилась, обошла вокруг него и остановилась всего в нескольких шагах.
– Боже мой, – выдохнул человек.
Ветер сдул волосы с его лица.
Это был Дэнни.
Часть третья
Хранитель ворот
26
И была боль, и был звук.
Боль заполняла собой все. Словно шторм, бушевала внутри мышечных волокон и вдоль окоченевших сухожилий. Он чувствовал, как его сжимает и затягивает – затягивает внутрь собственного тела, которое состояло не только из мышц, но и (так казалось) из переломанных костей. Разрушение. Смерть.
Боль стала цикличной, билась словно пульс, с тягучими паузами безмолвия между ударами. В этих промежутках, в этих паузах между спазмами он успевал заметить освежающий и бледно освещенный покой. Золотой. Теплый. Это было похоже на бег вдоль забора, когда дивный цветущий сад мелькает в просветах между гнилыми расколотыми досками. Он осознал, что окунается в эти просветы, стоит им только появиться, пытается вытолкнуть себя в этот сад. Иногда у него получалось. Иногда нет.
Тук-БАХ-тук-БАХ-тук-БАХ!
Звук был неясным. Иногда слышался человеческий голос, раздающийся из хрипящего динамика (или так казалось), а в другое время – большую часть времени – не было ничего, кроме голодного завывания ветра, одновременно далекого и близкого, и ритмичного «тук-БАХ» его собственного сердцебиения. Словно скрип старого дерева, содрогающегося в агонии страшной бури. Словно дробная чечетка маленьких твердых гранул, которые швырнули в буфет. Прозвучало: «Се ворядке бой се вопрядке». Запись, которую проигрывали на неправильной скорости.
Мимолетные проблески того сада. Лепестки сирени. Пальмовые листья. Кадры с крошечными разноцветными птицами, летящими по лазурному небу. Солнце, обжигающее, будто лед. Сверкающий золотом пруд. И он был – се ворядке бой – иногда там, иногда нет. Плавал в воспоминаниях о воспоминаниях.
* * *Прохладная рука на его горящем лбу:
– Все в порядке. С тобой все в порядке.
* * *Он очнулся среди тусклого оранжевого света, плывшего в кромешном мраке.
Чувствительность медленно возвращалась к его рукам и ногам, к его пальцам. Тело казалось подушечкой для иголок. Во лбу пульсировало дрожащее сердцебиение, при каждом ударе яркий свет вспыхивал под его веками, ритм, казалось, растягивал череп в разные стороны, будто его кости были сделаны из резины. И хотя эти ощущения были весьма реальны, Пол не был уверен, проснулся он или застрял посреди какого-то панического, иррационального забытья. Потребовалось усилие, чтобы повернуть голову. От этого стук в черепе превратился в непрекращающийся грохот молота, от которого заныли зубы.
Он сфокусировался на оранжевом мерцании посреди этой темноты вокруг – на крошечном солнце, истекавшем, точно кровью, своей энергией в пространство. Исходившие от него полосы света выцветали до бледно-желтого, прежде чем их совсем поглощал мрак.
Эрин Шарма была здесь, хотя Пол не мог ее видеть. Она стояла чуть в отдалении от ослепительного оранжевого солнца, ее тело превратилось в живое отсутствие света. А иногда она сама была солнцем, и это почему-то утешало. Когда Пол смотрел на нее, то видел, что Эрин пытается что-то сказать ему, но не слышал ее. Ее губы шевелились, но слова не вылетали наружу. Что бы она ни говорила, он этого не воспринимал. На каком-то глубоком духовном уровне его тревожила эта потеря, поскольку он верил: то, что она говорила, было важно. Это было предупреждение.
Он уже не плавал в космосе. Эрин Шарма не было. Он лежал на чем-то ровном и упругом. Пол провел рукой и почувствовал эластичное покрывало, которое было колким и пористым. Как губка. Он приподнял уголок «губки» и нащупал под ней грубые деревянные доски. Его рука задрожала.
Когда зрение Пола прояснилось, горящее оранжевое солнце на самом деле оказалось тлеющими углями в печи. А когда его глаза привыкли к полумраку, он увидел, что находится в комнате с грубым деревянным полом из кривых растрескавшихся досок. Угли тлели в толстопузой печке посреди комнаты, чугунная решетка была распахнута. Он почувствовал запах огня… А за ним еще один – густой и зловонный, словно от немытого тела. Едкий, как от разлитых химикатов.
Ему открывались все новые и новые детали. Он лежал в комнате ненамного большей, чем сарай для инструментов. Тонкие острия лунных лучей проскальзывали в щели и трещины и утыкались в дыры от сучков на противоположной стене комнаты, создавая полосатый узор чередующихся света и тени на прогибающихся половицах и по углам, куда не доходили отблески печки. Виднелась дверь в обрамлении лунного сияния, но окон не было.
Он запрокинул голову и почувствовал, что доски под ним обиты шелковистым мехом. Пола мучил вопрос, спит он
