Ричардс ждала, чтобы я освободила проезд. Ну, я и просигналила — Чарльз всегда рекомендовал мне погудеть, если путь мне загораживает упрямая птица. Птицы, объяснил он, пугаются внезапных звуков и взмывают вверх как ракеты. И дрозд взвился, возмущенно защебетав — этакая наглость с моей стороны! Чертова баба за рулем, возможно, выругался он. Однако Лилия Ричардс разглядеть дрозда с такого расстояния не могла. Она только услышала, как я отчаянно сигналю, после чего я помчалась вверх по склону, проскакивая мимо нее, подняла приветственно руку, но продолжала смотреть прямо перед собой. Поглядеть на нее я не могла — я огибала валун, торчащий из откоса, но она, видимо, этого не сообразила. Вечером она появилась у меня на крыльце и ледяным тоном осведомилась, что она сделала не так.
— Абсолютно ничего, — ответила я и объяснила про дрозда, но она явно мне не поверила.
Коротко кивнув, сухо пожелав мне «спокойной ночи», она удалилась, со стуком захлопнув за собой калитку. О чем я пожалела вдвойне, так как хотела спросить ее кое о чем.
Уже довольно давно я обратила внимание, что по субботам мимо проходит мужчина с бородой и в широкополой шляпе по моде художников из «Богемы», уставившись в открытую книгу. Зрелище весьма необычное, поскольку посторонние посещают Долину, чтобы полюбоваться ее красотой, а он словно не замечал ничего вокруг. К тому же дорога тут таит немало ловушек — рытвины, камешки, на которых легко подвернуть ногу. И если бы он действительно читал стихи или кого-нибудь из классиков, как, очевидно, хотел внушить всем, кто его видел, то давно бы уже растянулся на земле во весь рост. Вероятно, он просто притворялся эффекта ради, а сам смотрел мимо книги себе под ноги — но для чего ему могла понадобиться такая нелепая уловка? И он сворачивал на дорогу к коттеджу Лилии — чтобы навестить ее? Она же учительница. И организовала в деревне литературный кружок? И он — исполненный энтузиазма член этого кружка?
Я жаждала узнать, в чем дело, а теперь она рассердилась на меня и спросить ее я не могла. Ну да ладно, все выяснится само собой, решила я, закрыла дверь, вернулась к пылающему в камине огню и к кошкам. Комбинация эта привела к дальнейшему развитию событий. Как, вероятно, помнят мои читатели, Чарльз занялся выращиванием лещины, орехи которой преимущественно съедал Ланселот, столовавшийся у нас самец полевки. Однако, когда наступила эта зима, Ланселот не появился. То ли скончался от старости и теперь играл на арфе мышиных размеров, то ли нашел на время холодов более удобную квартиру. Как бы то ни было, в лесу напротив дожидался урожай орехов, пока никем не востребованных. Я пошла туда и собрала большую корзину, на какие-то часы опередив нашествие белок: на следующее утро они возвестили о своем прибытии громким цоканьем и закопали оставшиеся орехи на лужайке коттеджа.
Вечером я читала и ела орехи минут пятнадцать, а затем их решил попробовать Сафра. И Я Хочу, взвыл он, упершись одной передней лапой в мое колено, а другой теребя мою руку.
— Ты же не станешь их есть, — сказала я, протягивая ему ядрышко и ожидая, что он его оттолкнет. А он взял, с аппетитом съел и сразу потребовал еще. Он, сказала Шани, которая чинно сидела рядом со мной, обвив лапы хвостом, Совсем Свихнулся. Кошки — не обезьяны и орехов Не Едят.
А Саф вот ел. Более того, когда мне надоело щелкать их для него и я бросила орех в скорлупе — пусть догоняет его по полу! — Сафра кинулся за ним, отнес на каминный коврик, раздавил в зубах, наклоняя голову набок, потом уронил на коврик, отделил ядрышко от скорлупы и съел.
Всю зиму это оставалось его коронным номером, тем более что зрители, наблюдая за ним, смеялись до упаду. Как-то у меня обедали Дора с Нитой, и я разложила на каминном коврике рядок орехов, чтобы они увидели все своими глазами. Я полагала, что Саф удовольствуется одним, а затем я буду вручать ему по штучке, но он принялся щелкать их один за другим, съедая ядрышки.
— Как вы умудрились научить его этому? — ошеломленно спросила Нита, а я ответила, что он сам додумался.
У него и Шани постоянно зарождались новые идеи. Иногда их сообразительность меня просто парализовывала. Или причина заключалась в том, что я столько времени проводила наедине с ними и оттого замечала больше? Или (эта гипотеза возникала у меня много раз) кошки с каждым поколением становились все умнее, а потому и все более доминирующими?
Перед Рождеством я получила новое свидетельство в пользу этого предположения. Мне хотелось посмотреть американский сериал «Север и Юг» о Гражданской войне за освобождение негров. Первая часть шла с восьми до десяти вечера, и мне было дозволено посмотреть ее без помех. Но вот когда после последних известий я вознамерилась посмотреть продолжение, начинавшееся в половине одиннадцатого, мне пришлось почувствовать августейшее неодобрение.
Обычно мы с кошками отправлялись на боковую около одиннадцати. И когда этого не происходило — когда я иной раз засиживалась перед телевизором за полночь, не обращая внимания на их попытки напомнить мне, что час уже поздний, чего только на меня не обрушивалось! Саф расхаживал по гостиной, как викторианский отец семейства, поглядывая на дверь в прихожую. Шани со спинки кресла надтреснутым сопрано предупреждала меня, что, если я не поостерегусь, меня ждет Собачья Жизнь. Или они усаживались рядом прямо передо мной, пытаясь гипнозом заставить меня выключить телевизор и поспешить к перинке, под которой, как выяснилось, Все Должны Лежать к одиннадцати часам.
И я начинала чувствовать себя виноватой. И даже начинала извиняться. Сползала на край кресла и заверяла их, что вот сейчас кончится. А несколько раз сдавалась и выключала телевизор, не досмотрев до конца. Кто, спрашивала я их грозно, кто тут главный? Ответом служили два презрительных взгляда искоса. Что посеяла, то и жни — в постели вместе с ними под периной, само собой разумеется.
Наступило Рождество. Саф пребывал в диком восторге. Он никогда еще не видел рождественских украшений. И теперь тыкал лапой в колючки остролиста, как завороженный созерцал разноцветные стеклянные шары и сверкающую мишуру (свисающие с еловых ветвей, вплетенных в чугунные завитушки люстры под потолком: поставить елку с ним в коттедже я не рискнула). Упоенно разглядывал открытки, свисающие на ленточках по стенам — чтобы он не мог их разбрасывать, чем он немедленно занялся, когда вначале я украсила ими подоконники, комод и бюро. Я рассовываю все интересное по каким-то странным местам, верно? Такой вывод он сделал.
Еще бы! Но пакеты с подарками развесить по стенам, чтобы уберечь от него, я все-таки не могла. Их мне пришлось сложить на столе в гостиной, и не забывайте, у меня была только одна большая гостиная. И вспомните, как его интересовали коробки в шкафчиках спальни. Пакеты, по его разумению, были теми же коробками, и он разделывался с ними тем же способом. Смахивал лапой со стола, смотрел, не открылось ли их содержимое после удара об пол, и раздирал когтями и зубами те, которые выдерживали этот удар… А Шани сидела на столе и твердила, что Ничто Никакого Отношения к ней не имеет, но живо интересовалась происходящим. В одном из пакетов был не подарок, а телефонный аппарат, который я заказала по почте. Он прибыл с надписью: «НЕ БРОСАТЬ!» Я услышала, как он хлопнулся на пол, сквозь закрытую дверь кухни. Честно говоря, я совсем захлопоталась, а то, конечно бы, сразу его спрятала. Но все обошлось. Аппарат был надежно упакован и остался цел, хотя мне пришлось повозиться, чтобы извлечь его на свет Божий. Сафра злился, и разозлился еще больше, когда увидел, что это всего только телефон. Думал, это едят, сказал он.
Содержимое некоторых пакетов было вполне съедобным, собственно, они его интересовали только по этой причине. Адресованные лично ему и Шани от людей, которые заезжали в коттедж в этом году, оказывались кошачьими галетами, пачками «Кошачьих лакомств» и «Кошачьих радостей». И игрушечные мыши — он мог бы открыть торговлю ими. И сверх всего — игрушечная гадюка, свернутая кольцами в коробке из-под камамбера, — подарок от жительницы Эксетера, которая слышала историю про гадюку и умудрилась найти материю с ромбовидным узором для ее кожи.
Теперь я храню ее в бюро. Слишком уж она необычная — да и пугающая к тому же, чтобы оставлять ее валяться где попало. Но вначале Саф в нее просто влюбился. Он гордо расхаживал с ней по саду — под моим надзором, разумеется, — делая вид, будто это его Охотничий Трофей. И вот однажды утром мисс Уэллингтон, спускаясь по дороге, увидела его с ней. И испустила отчаянный вопль, от которого содрогнулась вся Долина.
— Гадюка! — кричала она через калитку. — Скорее! Он схватил гадюку!
И, забыв от ужаса, что в декабре гадюки по садам не ползают, она кинулась на выручку, наступила на заскользивший под ногой камешек, чего всегда опасалась, и растянулась на дороге во весь рост.
Я помогла ей встать, отвела в коттедж, привела в себя рюмкой коньяку — под жаждущим взглядом Сафры, который сидел рядом с ней, оптимистично нюхая воздух, — после такого визга капелька коньяку и
