– Дело могло закончиться электрическим стулом, но общественному адвокату удалось добиться смягчения приговора до пожизненного, – со вздохом перешёл к финальной части своего рассказа Горовиц. – Первые двенадцать лет я отсидел в Мэнсфилдской тюрьме, потом меня отправили сюда. Библиотекарем я стал ещё при прежнем директоре, так как ни на что другое, по его мнению, в силу своего тщедушного телосложения я не был способен, а в книгах разбирался достаточно хорошо. Правда, в последнее время зрение совсем плохим стало, просил директора подыскать мне замену, но он пока что-то не слишком шевелится…
Вот вам очередная поучительная история, думал я, покидая гостеприимного библиотекаря. А что поделать, из-за любви люди не то что банки грабят, вешаются, стреляются и травятся. Вон у нас в армии, когда я ещё в Чечне служил, случай был с первогодком… Хотя ладно, не будем о грустном.
Этот вечер я посвятил чтению. Правда, один раз мой покой попытались нарушить. До отбоя, как я уже упоминал, двери камер оставались открытыми, тут-то и завалились ко мне двое типов, в одном из которых я признал утреннего зэка, наехавшего на меня по пути в столовую. Второй был на голову его выше и шире в плечах, классический бычара.
– Ну что, новенький, платить будешь? – спросил коротышка.
– В смысле? – спокойно поинтересовался я, откладывая в сторону книгу и лениво поворачивая голову.
– В смысле, что ты богатенький хрен, а без защиты здесь тебе каюк. Если я, Фредди Крюк, возьму тебя под своё крылышко, никто не посмеет поднять на тебя руку.
– Крыша моя, значит, пришла? Ну-ну… И сколько я должен за твоё покровительство?
– Каждую неделю будешь отдавать мне по полсотни баксов. С твоими миллионами это сущая мелочь, верно?
– А какой у тебя срок?
– Зачем тебе это?
– Ну, мне же нужно знать, сколько лет я буду платить тебе еженедельно по пятьдесят долларов. Хочу подсчитать, какая сумма набежит в итоге.
Этот тип переглянулся с подельником и, осклабившись, выдохнул из щербатой пасти вместе с миазмами:
– Слушай, грёбаный мистер Рич, мне насрать, сколько ты потратишь за семь лет, что я тут ещё буду торчать. Ты, наверное, ещё не понял, что речь идёт о твой жизни. И если ты её ни в цент ни ставишь, то можешь с ней попрощаться уже завтра.
– А теперь ты послушай меня, кусок дерьма. – Я спрыгнул с нар и, глядя в глаза, ровным голосом продолжил: – Если хоть ещё раз я увижу тебя возле моей камеры или ты приблизишься ко мне ближе чем на три метра… Нет, я не буду тебя убивать, я просто переломаю тебе ноги, чтобы ты, лёжа в лазарете, мог в спокойной обстановке подумать о своём поведении. И вот этот клоун, – я резким движением схватил здоровяка сквозь штанину за мошонку, – тебе не поможет, потому что будет лежать на соседней койке.
– Отпусти… – простонал бычара, стоя на цыпочках.
На всякий случай на глазах охреневшего шантажиста я растянул удовольствие ещё секунд на десять, после чего освободил из захвата яйца здоровяка, который, выпучив глаза, согнулся пополам, держась за промежность.
– Вон отсюда!
Они ушли, тихо так, разве что бычара продолжал постанывать. Я покосился на Молчуна Лу. Тот как сидел со своей крысой, так и продолжал сидеть, поглаживая зверька как ни в чём не бывало. А я снова забрался на свою шконку, продолжив увлекательное чтение об узнике замка Иф. Всё-таки у второго яруса есть преимущество – лампочка ближе, и читать как-то сподручнее. Но всё равно не настолько яркий свет, чтобы не испортить спустя какое-то время зрение. Как бы до очков не дочитаться…
На следующий день мне снова вручили метлу, но уборка продлилась недолго – зарядил дождь. Мести грязь смысла не было, поэтому я вернулся в камеру, но не успел улечься на своих нарах с книгой в руках, как появился надзиратель, кажется, фамилия его была Лепски. Поигрывая дубинкой, он велел мне следовать за ним. Я ничего не спросил, и мы покинули корпус. Миновали тюремный двор, вошли в административное здание, поднялись на второй этаж и остановились возле двери с табличкой «Директор Генри О. Диксон». Интересно, что от меня понадобилось директору тюрьмы?
Мне сказали сесть на стул напротив развалившегося в кресле за своим столом Генри Диксона. Тот выглядел лет на сорок с небольшим, его голову венчала крупная залысина. Перед ним лежала открытая папка, и на первом листе я разглядел свою фотокарточку, сделанную при поступлении в исправительное учреждение.
– Как обустроились, мистер Бёрд?
– Терпимо, мистер Диксон, – нейтрально ответил я, теряясь в догадках, в каком ключе будет протекать разговор.
– К нам редко попадают такого полёта птицы, – улыбнулся он. – Вас вроде определили к Молчуну Лу? Небось, уже наслышаны о его прошлом?
– Странно, что он не в психбольнице, – пожал я плечами.
– Я, честно говоря, тоже удивлён, что его признали дееспособным, но это уже не в моей компетенции. Я вас к кому-нибудь ещё подселил бы, но там такие типы – клейма негде ставить. А одиночки у нас для приговорённых, да и вы там с ума сошли бы за пятнадцать лет. Надеюсь, вы с Молчуном Лу поладили? Он парень тихий, хотя и малость того.
– Ну хотя бы пока придушить меня не пытался, – вздохнул я, невольно вспоминая ночное происшествие.
– А вы неплохо держитесь для новичка.
Да уж, новичок… Знал бы ты, через что мне довелось пройти, не смотрел бы на меня с такой снисходительностью. Ваши тюрьмы не чета советским и тем более лагерям типа Ухтпечлага.
– Мне рассказали о небольшом конфликте, случившемся между вами и Грегори Смоллом, который заявился в вашу камеру со своим подручным. Вы молодец, не спасовали. А Смолл – мелкая сошка, сегодня же отправится в карцер, причину мы найдём.
Невольно вспомнился карцер, в котором мне довелось побывать в Бутырке в приснопамятном… да, в 37-м. Целая вечность прошла, а ощущение – будто вчера. Интересно, сколько живут пауки?
