Ноги продолжают передвигаться по инерции. Кажется, что остановишься всего на секунду, чтобы перевести дух, – и тут же намертво примерзнешь к ледяной корке под ногами.
– Что, чешешь? – спрашивает медведь, на ходу полуобернувшись, чтобы проверить, где Эвелина. Удостоверившись, что она все еще жива, животное чуть увеличивает темп.
Дверь в небольшой домик не заперта, и медведь уверенно подталкивает ее вперед черным носом. Внутри пахнет сыростью, но, сколько бы лет хижина ни пустовала, холод довольно хорошо справляется с сохранением истории. На полках разложены многочисленные приборчики непонятного назначения. Из знакомого – только барометр на стене. Да и то, судя по застывшей на «буря» стрелке, давно не работающий.
У единственного окна стоят стол и стул. На столе – куча пожелтевших бумаг, исписанных мелким убористым почерком.
– Ты здесь живешь, что ли? – хриплым, как у заправского курильщика, шепотом спрашивает Эвелина. Но обернувшись, понимает, что такая здоровенная махина попросту не может пролезть в дверной проем.
– Не, ну точно поехавшая, – комментирует медведь вместо ответа. – В общем, можешь здесь переночевать. Где-то в углу в коробках старые консервы. Надеюсь, не траванешься. Будет обидно переплыть Карское море и сдохнуть от протухшей тушенки.
Медведь уже почти исчез в белом тумане, когда Эвелина, спохватившись, бросает ему вслед:
– А что потом?
Трудно определить, она действительно слышит донесшееся с улицы «суп с котом» или ей только кажется.
В следующие несколько дней они с медведем сидят на отвесном берегу острова и смотрят на взволнованное море. Он рассказывает ей истории, и остается только догадываться, сколько в них правды.
Одна из них про него. Точнее, медведь не говорит, что про него, но по тоске в черных глазах Эвелина все понимает.
Когда-то давно, когда медведь только пришел на эти земли, он не знал, как ему кормиться. Он был первым медведем, так что у него не было матери, которая бы смогла его всему обучить. Какое-то время он просто бродил по льдам, пока не почувствовал острый голод, цепью сжавший его желудок. Тогда, как по волшебству, медведь впервые за долгое время повстречал другое живое существо. Это был лис.
– Я знаю эту сказку. Это про то, как медведь потерял хвост, а лис съел всю рыбу, – разочарованно протягивает Эвелина.
Но медведь обрывает ее:
– Ты можешь хоть на секунду заткнуться? Наслушалась всяких человеческих выдумок и думает, что знает все на свете.
Какое-то время он еще дуется, но затем продолжает.
Лис и вправду взялся обучить медведя рыбной ловле. Он показал свой белоснежный пушистый хвост и сказал, что нужно только-то и всего, что опустить его в море и ждать, пока добыча сама клюнет.
Медведь поначалу не поверил, но Лис принялся убеждать товарища, что это самая что ни на есть правда и он ему это непременно докажет.
На следующее утро лис растормошил оставленный путешественниками мешок рыбы, которую они ловили всю неделю. Медведь был тут как тут: смотрел и удивлялся, как ловко да как быстро лис столько рыбы добыл. Да тут к тому же снова голод взыграл, и медведь решил, что пора действовать.
– …он опустил свой хвост в море, а его кто-то откусил. Знаю я, говорила же, – вновь встревает Эвелина.
На этот раз медведь выглядит не таким обиженным. Он смотрит на Эвелину скорее с сожалением, и его мокрая морда грустно опускается на грудь.
Он шепчет:
– Обернись.
Эвелина оборачивается, но понятия не имеет, на что именно ей нужно обратить внимание. На заброшенную станцию? В таком тумане ничего толком и не разглядишь.
– И что? – спрашивает она.
– А то, что разве ты видишь где-нибудь пройдоху лиса?
Только тогда Эвелина понимает, чем на самом деле заканчивается эта история.
Дождавшись, пока лис налопается рыбы, медведь кинулся на него в самый подходящий момент. Одним легким движением переломил хрупкую шею и знатно отужинал.
– А хвост тогда куда делся? – интересуется Эвелина, чувствуя, как по спине ровным строем пробегаются мурашки.
– Отвалился за ненадобностью.
– Но тогда это не соотносится с легендами. – Что-то внутри продолжает настойчиво противиться такой версии истории. – Лис должен быть хитрым, а медведь… Я даже не знаю, каким он должен быть. Беспощадным?
Хищник едва заметно оскаливается.
– Это все равно что на каждого человека налепить этикетку с одним-единственным словом. Скажем, ты будешь «глупая», а сестрица твоя – «красивая».
Эвелина не знает, специально ли медведь давит на болевые точки или это всего лишь совпадение. Конечно, в ее времена почти в каждой семье было много детей; логично предположить, что у нее когда-то была сестра.
«Утешай себя», – насмехается голос в голове.
– Сказки, они в первую очередь для детей, – продолжает медведь; задумчивый взгляд устремлен за горизонт. – А детям поначалу трудно понять, что бывает не только черное и белое. Вот меня каким чаще всего в книжках рисуют?
– Белым.
Кивает.
– Вот именно. А ты присмотрись ко мне внимательней. Грязь, желтизна, серый подшерсток… Есть на мне хоть один кусочек чего-то кипельно-белого?
И правда: его шкура какая угодно, но только не белая.
Тогда Эвелина решается задать свой главный вопрос:
– Когда-то давно мать тоже рассказала мне одну историю. Про птицу, которая была рождена, чтобы творить добро, но сделана из зла. – Она нервно сглатывает. – Эта птица всегда знает правду, но ирония в том, что не может держать ее в тайне. И была на этом свете другая птица, которая, несмотря на все свое великолепие – длинные блестящие перья и пушистый хвост, – обречена на вечное одиночество, потому что никому никогда не сможет доверять. Чтобы прожить новую жизнь, ей нужно забрать чужую, иначе тело ее распадется на маленькие кусочки.
– Ты про Феникс?
Надо же, и это он знает.
– Не имеет значения. Важно другое. Как долго мы должны расплачиваться за прегрешения наших прошлых жизней?
Медведь на мгновение задумывается, а затем дергает левым ухом, будто пытаясь отогнать назойливое насекомое.
– Если хочешь завершить круг жизней, то, пожалуй, до тех пор, пока не воцарится равновесие…
– Но если, чтобы вернуть равновесие, нужно убить? – Слова тихие, но собеседнику они были бы слышны, даже если бы Эвелина промолчала.
– Кому-то в этой сказке придется быть злодеем, чтобы потом дети смогли понять, что в этом мире хорошо, а что плохо. Тебе просто не повезло, как в каком-то смысле и мне.
Но везение ли это, если ты сам выбираешь свою роль? Четверть века в шкуре отощалой собаки, и все ради чего? Ради одного-единственного ответа на вопрос: «Илюха, где, мать твою, Соловей»?
* * *Чужое приближение летавица чувствует так остро, что бесформенное тело тут же начинает колотить от предвкушения. Вряд ли кто из ее сородичей когда-либо в истории лакомился страхами стольких нелюдей сразу.
Ребенок – вроде бы девочка – визжит, как загнанная свинья. Прежде симпатичное личико обезображено допотопным ужасом, из глаз брызжут слезы, будто глаза – это соковыжималка,
