И он помог бы судье, мог себе в этом поклясться, так как проникся к ней жалостью; недовольство в нем возникало, когда приходилось отправляться в сырой погреб и когда не в силах был терпеть режущую боль внизу живота — это было самое унизительное.
Ширяева сказала, что не собирается долго держать его в плену. Интересно, подумал он, как будут проходить "проводы". До сегодняшнего дня он представлял себе шум во дворе, выкрики, больше похожие на злобный лай, бледное лицо отца, насмерть перепуганное — Ширяевой…
Эта мысль заставила его вспомнить, что в погребе водятся мыши. Сидя на тарном ящике, он еще в первый день заточения в темницу уловил шорох в углу и слабое попискивание. Он испугался, что мышей может быть очень много, и он, большой и сильный, не в силах будет справиться с ними.
Все эти мысли от темноты и одиночества, от неизвестности, которая выбивала из глаз слезы обиды. Он был слаб перед этими маленькими существами. Даже комары, прилепившиеся к потолку, виделись ему настоящими вампирами; но, как оказалось, они не кусались, и парень, обращаясь к познаниям за девятый класс средней школы, не совсем уверенно, правда, определился: самцы, кровь пьют только самки.
Максим попробовал освободить металлическую лестницу, за которую был пристегнут наручниками, но она верхней частью упиралась в бетонное перекрытие, а нижний ее конец сидел глубоко в песке. Он даже пробовал подкопать под лестницу, углубился больше, чем на полметра, но края так и не достиг. И он даже нашел этому объяснение. Погреб выкопали слишком глубокий, вкопали лестницу; но грунтовые воды — их последствия хорошо были заметны на стенах погреба — заставили хозяев подсыпать грунта, отчего лестница оказалась глубоко сидящей в земле.
Если бы не это обстоятельство, он освободил бы лестницу, сумел вместе с ней выбраться наверх, выбежать со двора…
Однако сверху судья могла привалить крышку погреба чем-нибудь тяжелым или же поставить надежную подпорку.
Наверняка она, прежде чем сажать в погреб пленника, учла все.
Хитрая бестия!
Шаря по сырому песку, опасаясь наткнуться на мышь, он нашел ржавый гвоздь и попытался отомкнуть наручники, но все старания закончились ироничным замечанием судьи, обнаружившей следы на хромированном металле.
Ширяева приготовила ужин, включила приемник и присоединилась к Максиму — вот уже третий или четвертый раз она составляет ему компанию. Она держала тарелку с жареным картофелем на коленях, сидя на диване, ела без хлеба. Пленнику она положила в чашку вареные сосиски, сама же обошлась без мясного.
Позавтракав, глядя в окно, парень вздохнул. Валентина перехватила его взгляд.
— К сожалению, огород не приспособлен под прогулочный дворик. В тюрьме лучше, правда?
Он чуть было не ответил: "Не говорите глупостей!" — но вовремя спохватился: он с удовольствием поменял бы место заключения, зная наверняка, что отец быстро придет ему на помощь. Мимолетно подумал о том, что отец мог бы и не торопиться с его освобождением из следственного изолятора: повремени он пару недель, — и с Максимом бы ничего не случилось. Да и с ним тоже.
А с другой стороны, коли судья всерьез взялась за отца, могла ждать столько, сколько понадобится. Его пленение — не дело случая, а тщательно подготовленная операция.
Практически она пользуется тем, что невидимо для другого, молниеносно ориентируясь, используя свою логику, логику женщины, объявившей вендетту. И действует очень решительно.
— Спать, — коротко распорядилась Валентина. Она поддерживала строгий порядок, скорее по привычке, нежели показать себя пленнику: в светлое время суток он был прикован к трубе водяного отопления, а на ночь женщина пристегивала его к металлической спинке кровати.
Сегодня она намеренно показала Грачевскому, что способна в одиночку справиться с пленником; он наблюдал за ее действиями, стоя за калиткой, готовый в любую минуту прийти на помощь, если молодому пленнику вздумается сбежать.
Они не могли постоянно быть вместе, тем более что после определенных событий Валентине появляться в городе будет опасно, так что часть дел ложилась на плечи Грачевского.
Предыдущая мягкая речь и молчаливый ужин не вязались с дальнейшими действиями судьи. Она бросила под ноги пленнику ключ от наручников и взвела курок пистолета.
— Открой замок и пристегнись к кровати, — приказала она. — Лишнее движение, и я прострелю тебе ногу. Стрелять я умею. Потом бросишь ключ на пол.
Она все же боялась Максима, он был сильнее ее, а подстраховки не было.
Парень выполнил ее приказание и присел на кровать.
— Ключ, — потребовала Валентина. Подобрав ключ с пола, она разобрала постель, погасила свет, разделась в темноте и еще долго без сна пролежала в кровати.
Настроение паршивое, вынуждена была признаться Валентина. Чем успешнее шли ее дела, тем больше она чувствовала, что все пути ведут в тупик. Этого не было, когда она тщательно разрабатывала план, делала первые шаги. Сейчас появилась неуверенность, глодало чувство вины перед пленником. И, пожалуй, самое главное, что проявлялось с каждой минутой: что она станет делать, когда докажет Михайлову, что Свету убил не Илья? Конечно, она постарается, чтобы преступники понесли наказание — неважно, попадут ли они под суд или она сумеет разобраться с ними по-своему, — но это вторая часть, грубо говоря, внеплановая. Но что будет с ней? Скрываться она не собиралась, но ее так и так найдут — через месяц, год, два.
Выход должен быть, засыпая подумала женщина. Думать, сонно приказала она себе. Думать…
И уснула.
* * *Максим тоже не мог долго уснуть. С одной стороны, его успокоили слова судьи о том, что она его отпустит, а с другой — его прельщал другой вариант: самому выбраться из плена и появиться перед отцом с геройским видом.
Размышляя над этим, Максим забывал о жалости к судье, не помнил о ее покойном сыне, не вспоминал о незнакомой девочке, зверски замученной кем-то из бригады. А сама судья в это время представлялась, как в первые минуты, сумасшедшей.
Убежать из дома было легче, чем из погреба. Можно было, соблюдая величайшую осторожность, встать и, придерживая спинку кровати, на которой были замкнуты наручники, освободить из пазов каркас панцирной сетки
