— Кошку… скажешь тоже. Она у меня здесь помрет с тоски. — Нэ бросила нож, вернулась к креслу, тяжело села и вытянула ноги.
Вир, не ожидавший подобного, мрачно спросил:
— Ну и зачем?
— Тебе ее жалко?
— Мне стоило трудов ее поймать.
— И я ценю твои труды. Теперь можно закончить работу над тобой.
Вир замер, и ему показалось, что он ослышался.
— Сегодня? Сейчас?
— Я не вечная. Так что напряги свою бычью голову, собери все нужное, пока я в настроении и не передумала.
— Для этого требуется обезьянья кровь? Раньше ты делала без нее.
Нэ холодно посмотрела на него:
— Уже почти передумала.
Он заткнулся, начал ходить по лаборатории, собирая все нужное, приносил, ставил на круглый низкий столик возле кресла, чувствуя, как неприятный запах свежей крови постепенно насыщает воздух.
— Все, — сказал Вир.
— Не все. — Старуха глазами указала на таз с кровью.
Он не знал, какой объем ей нужен, так что наполнил стальную кружку.
— Ты сделал клетку, как я тебя учила. Рада, что мои уроки не проходят зря.
— Научиться плести узилище для мартышки все же проще, чем научиться читать. Я с ужасом думаю о следующем задании. — Он, пускай и был младше ее на десятки лет, разговаривал с ней на равных.
— «Узилище»… — Грубое лицо Нэ прорезала усмешка. — Еще пять лет назад ты и не знал таких слов. Да и фразы строил иначе, говорил только языком дна. Точно дикарь. А теперь посмотри-ка на него. Вполне себе приличный юноша, особенно когда не ворует чужие кошельки.
У него не было представления, как она узнала, так что отнекиваться не стал, высыпал монеты.
Резона спорить не было. С тех пор как Нэ подобрала его и обучила, он сильно изменился. Слишком сильно, чтобы вернуться обратно, на улицы Пубира, и жить, как в детстве. Быть одним из многих в хищной стае шакалят, жестокой и дикой.
Она неспешно смешивала в глубокой чашке порошки и травы. Затем развела их едкой жидкостью и добавила обезьянью кровь. К удивлению Вира, густой раствор на мгновение засветился бирюзовым и вновь погас, став темным.
— Почему? — с любопытством спросил он.
— Научу позже.
— А если бы в Пубире не было обезьян?
— Попросила бы принести ребенка, — огрызнулась та, бросила взгляд, ответила серьезно: — Заменили бы кровью нескольких птиц. Но поймать их сложнее, а эффект был бы слабее.
— А если все-таки использовать человеческую?
Холодные глаза уставились на него, и ему показалось, что смотрит она с отвращением, слыша подобный вопрос:
— Тогда будешь сильным. Очень. Может, даже целые сутки, а потом проковыряешь в себе дырку, сунешь туда руку и вырвешь аорту, чтобы не мучиться. Человеческая кровь убивает.
— Для соек ты тоже так делаешь? С обезьяной?
— Они такого внимания уж точно недостойны. Заткнись, мальчик, и дай мне спокойно работать.
Он молча стянул рубашку через голову, сел на невысокую табуретку, оказавшись ниже кресла, в котором восседала Нэ. Взял со стола маленькую палочку, обернутую кожей, сунул себе в рот, едва прикусив зубами, затем сжал в руке увесистый бронзовый колокольчик. У того была ухватистая ребристая ручка, на которой вылиты кричащие человеческие лица, заканчивающаяся, словно меч, круглыми навершием, с выдавленными на нем знаками Шестерых, точками и полосками, такими же как на дверях храмов. По талии самого колокольчика танцевали люди с распахнутыми ртами, а на звуковом кольце тянулись символы старого наречия, читать которое Вир не умел. Сам язык, та часть, что колебалась и била о края, оканчивалась еще одной головой, не кричащей, а улыбающейся.
Ему нравилась эта старинная безделушка, ее приятно было держать, и звук, что рождался, громкий с непривычки, звучащий долго и тягуче, даже погаснув, оставался звенеть в ушах еще на несколько десятков секунд.
Нэ тем временем взяла длинную иглу, сделанную из кости, окунула в жидкость и начала работать. Первый же укол на левой лопатке заставил Вира сжать зубы. Это было больно. Не так больно, как прежде, когда ему хотелось орать, словно его огрели раскаленным прутом и нельзя сдержать рыданий, но достаточно, чтобы понимать — работа над обычными татуировками не причиняет людям подобных страданий.
Ему же приходилось терпеть, и каждый раз его, по меньшей мере, кусала огненная пчела, чье жало могло убить неосторожного путника в Муте.
— Любая боль, терпение, счет, голод, усталость, страх — твои противники. С ними стоит бороться, — говорила ему Нэ. — Только так можно стать чуточку сильнее, выносливее и выжить там, где другие погибнут.
Вир не всегда понимал, что она говорит, но старался делать так, как она считает правильным.
— Стежочек к стежочку, — прошептала наставница, начав монотонный счет, где каждое слово сопровождалось уколом и болью, когда игла касалась кожи юноши. — Зернышко к зернышку. Число к числу. Глаз к глазу. Череп к черепу. Позвонок к позвонку. Косточка к косточке.
Вир покачал колокольчиком.
Данннн-данннн — пролетело по лаборатории.
Он не знал, для чего ему так делать, когда считалочка заканчивалась, но старуха приказывала, а он подчинялся.
— Стежочек к стежочку…
Ему было интересно, что в итоге получится у Нэ. Она колдовала над его спиной добрый год, мучая порой каждый день, а порой неделями не берясь за иглу. Пока левую лопатку Вира украшали лишь черточки, крестики, извилистые линии, точки и квадратики. Это если подойти вплотную к зеркалу и рассматривать внимательно-внимательно. А так весь рисунок выглядел большущей кляксой, упавшей на него и въевшейся в кожу. Он не понимал, как из этого может получиться что-то конкретное, четкое, да еще и разных цветов, когда она пользуется лишь одной краской. Конечно же спрашивал, на что получал лишь «заткнись, пока я не передумала это делать».
— Косточка к косточке.
Данннн-данннн.
Песнь колокольчика приглушала боль, и мыслями он
