– Кстати, Силде, как бишь называют пибила-свистуна, знаешь?
Силде, не разжимая губ, повернулась ко мне, то ли ища ответа, то ли уже вымаливая у меня прощение.
– Птица знахаря, – выдохнул я, побежденный.
– Браво, Гвен! Браво! И мы, думается мне, получили недавно лучшее тому доказательство.
– Я не хочу с ним расставаться.
– Воля твой, малыш Гвен, воля твоя! – И он поднял стакан. – За твое здоровье, малыш Гвен! За Даера! За наши успехи!
Искусство лечить бедняков
Теперь меня могли разбудить в любой час ночи. Йорн брал фонарь, а я – клетку с Даером, и мы шли по бездорожью стучаться в двери. С комом в горле и дрожащими коленками я водил над телом больного птицей, съежившейся в комочек в моих руках. Сколько я ни твердил Йорну, что это бессмысленно, он не желал ничего слышать: если ты знахарь, изволь работать с пибилом! Когда Даер высовывал клюв над тем или иным местом, я приступал к шарлатанскому лечению. В общих чертах я повторял жесты старого Браза, бормотал несколько слов по-бретонски и прописывал безобидные настои. Но помогало это все мало.
После трех месяцев визитов мы еще ни разу не добились успеха.
– Терпение, малыш Гвен, терпение. Пока ты только учишься.
– А те двое, что умерли в прошлом месяце?
– Безнадежные. Да и бедные. Бедняк на этом свете не заживается.
– И остальным не лучше.
– Они тоже бедняки. Не убивайся за них. Выживают, как могут, и пусть не жалуются.
– Но ты же видишь, что все это бесполезно, Йорн! Нет… нет у меня никакого дара. Мы просто дурачим этих бедных людей.
– А как же пибил? Это ведь ты его поймал. Болезни и увечья у бедняков – как пырей. Сколько ни выпалывай, снова вырастет. А ты пока набьешь руку. Делай, как я тебе сказал, ясно? Не отчаивайся, сосредоточься, и все придет само собой. Доверься мне. Тебе просто нужна практика.
От одного этого меня воротило. Он приносил мне больных зверушек, и я должен был вправлять их лапки, которые он сам вывихнул, и зашивать открытые раны.
– И побольше используй Даера, коль скоро силы тебе недостает. Знахарь без пибила – все равно что таможенник без шляпы. – Он расхохотался, потом вдруг посерьезнел. – Ему тоже нужна практика. Да, кстати, я раздобыл еще зерен. Можешь увеличить ему рацион.
Вот так, угораздило меня нарваться на безумца.
Несмотря на все мои неудачи, он стоял на своем: я знахарь, иначе не поймал бы пибила. У него было свое понятие о медицине: лечить надо не в интересах больного, а в своих собственных. Стало быть, когда лечишь бедных, надо обобрать их как липку, пусть платят. К тому же это полезно для практики. Но стремиться следует к другому: лечить богатых и могущественных, и главное – делать это с умом. Ни в коем случае не брать с них денег! Есть кое-что в сто, в десять тысяч раз лучше оплаты звонкой монетой: стать им не-об-хо-ди-мым!
– И это, поверь мне, – говорил он с воодушевлением, – откроет перед тобой все двери, этому нет цены. Мы этого еще не достигли, но все впереди, малыш Гвен, все впереди.
Вот же я влип!
Я выбивался из сил: днем работа, ночью больные, у меня минутки свободной не оставалось, а пресловутого дара не было и в помине. Я махнул на все рукой и ждал, когда маска упадет сама. Этот упрямец Йорн рано или поздно убедится, насколько я ни на что не годен. Бежать? Конечно же, я об этом думал. Но подступы к Варму были непроходимы, а немногие дороги, терявшиеся в ландах, охранялись гвардией. Вокруг простирались одни болота, окутанные по ночам саваном ледяного тумана. С моими легкими мне по ним далеко не уйти. Я не представлял, где могу спрятаться, и не было никого, кто согласился бы мне помочь. Йорн все узнал бы сразу. Перед таможенниками все трепетали, а он был из самых грозных. Выпивоха, краснобай, но малый не промах, умел с ходу выловить здравое зерно из сплетен и россказней. Безумец он или хитрец – я давно уже не ломал над этим голову. Какая мне разница? Я знал только, что у него упрямства на троих, длинные руки и убийственный кулак. А я-то просто хотел выжить.
Самое печальное, что я и Даера втянул в эту безнадегу. Он совсем зачах. Едва держался на лапках, кружил на месте и бился о прутья клетки. Не раз я пытался его выпустить, оставляя дверцу открытой настежь, но воля его не интересовала. Он лишь чуть отлетал от клетки, натыкался на мебель и двери, жалобно пища. Я понял, что мой пибил теряет зрение. Однажды утром мне показалось, что он умер. Его тельце лежало на полу неподвижной кучкой перьев. От рассыпанных вокруг зерен разило можжевеловой. Тут мне на плечо легла тяжелая лапища Йорна.
– Ты теперь оставляешь клетку открытой? Вот балда! Ты посмотри на него! Только представь, если он улетит? Он ведь уже не может жить на воле. Все очень просто, глупыш, он и трех шагов не сделает по саду, как достанется на обед первой же лисице!
– Зачем ты это сделал, Йорн?
– Что я сделал?
– Я про можжевеловую.
– Что – можжевеловая?
– Ты налил ее слишком много. Раз в десять больше, чем нужно.
– Я знаю, что делаю, Гвен. Солирис такая штука, раз попробовав, эти птахи уже не могут без него обойтись. Это яд, на который они подсаживаются. Вот зачем вымачивают зерна. Можжевеловая отбивает горечь, так им легче. Но главное, благодаря этому они постепенно слепнут.
– Как это – слепнут?
– А вот так. Глаза им ни к чему. Хорошему пибилу не надо ничего видеть. Он должен быть слепым. Только делать это нужно аккуратно, не спеша, иначе они подыхают. Вопрос дозировки. Я, признаться, малость перестарался. Это существо нежное. Но ты не волнуйся, он не умер, просто в стельку пьян. И слеп, само собой.
– Не может быть, как ты мог?
– Скажи на милость, сдается мне, он теперь совсем не сможет без тебя обойтись, бедняжечка! Прямо как ты без меня, а?
– Ах ты…
Я не договорил и, схватив пустую клетку, изо всех сил швырнул ее ему в лицо. От неожиданности Йорн попятился. Растянул губы в ухмылке, утирая тыльной стороной ладони выступившую на них кровь. Потом покачал головой, будто не веря своим глазам, шагнул ко мне и ударил под дых с такой силой, что я отлетел на другой конец комнаты. В два прыжка он настиг меня, железной хваткой притиснул мою голову к стене.
– Что это на тебя нашло, можешь мне сказать? Ты уже возомнил себя мужчиной?
Ответить я был не в состоянии. Он отпустил меня. Я упал на пол, согнувшись пополам.
– Даже ягнята иногда кусаются, Йорн, – выговорил я, пытаясь подтянуть колени к животу, чтобы умерить боль.
– Бывает. И то только если им оставить зубы. Еще раз попробуешь – клянусь, я двину ногой и выбью их тебе все до единого, гаденыш.
– Бей сколько влезет, все равно ты мерзавец.
– Я тебе скажу одну вещь, Гвен. Такому дохляку, как ты, лучше молчать в тряпочку. Это я для твоей же пользы говорю, потому что, сдается мне, мальчонка ты хлипкий. Я уж не говорю о том, что слуга обязан уважать хозяина, удивляюсь, что приходится тебе об этом напоминать. Нет, я о твоем сложении. Хочешь драться? Да ты же ручонку сломаешь, если ударишь в масло. Почему бы тебе лучше не подумать головой? Чего проще? Я забочусь о тебе, а ты меня слушаешься. Ты первый в выигрыше.
– Это ты вывихнул Даеру лапку. А теперь убил его. Потому что тебе больше нечего с него взять.
– Ничего подобного, я его не убивал. Я знаю, что делаю. Смотри, он еще шевелится. Ну-ка вставай. Принимайся как паинька за работу, мы и так много времени потеряли!
И, что удивительно, с этого дня сила моя появилась откуда ни возьмись и приходила регулярно. Ослепший Даер стал на диво чутким. Я подносил его к телу, и он высовывал клюв без колебаний. И всякий раз, когда я простирал руки над указанным местом, даже если оно с виду не было больным, тепло поднималось волнами к моим ладоням, как прилив на море. Я лечил пустяковые болячки, и Йорн был доволен. Факты подтверждали его правоту, что бы я ни делал. К моему облегчению, он ослабил хватку и постепенно перестал меня мучить.
Этой передышкой надо было воспользоваться.
