И впору прийти в ужас – как это скажется на его (Куропаткина) репутации?!
И главнокомандующий (будем верить, что заныв сердцем – «стыдно-с») отдаст генералу Линевичу ряд распоряжений, которые лишь с лёгкой руки можно будет назвать «сомнительными».
Что ж! Гриппенберг понимал, что может рассчитывать только на свои силы, ещё веря в здравый смысл, надеясь, что его очевидный успех, несомненно, выльется в общевойсковую операцию.
Невнятное куропаткинское «не увлекаться наступлением» его не остановило.
Между тем высланная в помощь Куроки дивизия ударила практически в стык русских армий. Правый фланг Гриппенберга уже терзали, грызли, а Линевич просто стоял и смотрел. Образно, конечно – получал донесения об усилившейся канонаде, о каких-то войсковых движениях, но сделать ничего не мог, выполняя иезуитский приказ Куропаткина: «Ждать, как разовьются события… содействия до поры не оказывать».
* * *Штабс-капитан Богатырёв нацедил себе из почти «добитой» «шустовской» и совсем как водку опрокинул полунаполненный неудобный для залпа коньячный бокал. Даже не поморщившись, не закусив, не выдохнув, грузясь собственными мыслями-откровениями:
«Война не оставляет времени на долгое „подумать“. Думаешь потом, когда отхлынет истощённый ручеёк адреналина. А рассуждаешь совсем уж после, как вот сейчас, под баюкающий перестук уже на перегоне меж Харбином и Читой под бутылку коньячного одиночества».
В этот раз вагон было более комфортный. В мягком купе почти не ощущалось покачиваний или других дёрганий состава. Баюкало.
«Мы пересмотрели фантастики, – почему-то рассуждал за всех попаданцев – за „ямаловцев“, за своих ребят-морпехов из взвода. И конечно за себя. – И потому так бутафорны звяки шпор, блеск эполет и позументов. Рукопожатие монарха как онлайн-фотомонтаж и не всерьез. Словно это тебе какие-нибудь „сибирские цирюльники“ или „статские советники“ по Акунину. Казалось… мы вышли за рамки. Просто выпали из своей жизни и оказались в „квесте“, в компьютерной стрелялке на экране скачанного сказочного торрента. А вот когда ловишь пулю в стальную кирасу… и только поддетый бронежилет не даёт впиться свинцовому жалу в твою подготовленную, накачанную, забеганную на тренировках плоть. Вот тогда…»
И тогда кипела вода в кожухе. Дожирал остатки заедающей матерчатой ленты «максим», высвистывала сумасшедшая свинцовая метель, а в прорези прицела – орущая банзайствующая белозубость, захлёбывающаяся кровавым криком… ещё бегущих, ещё живых.
«И, наверное, надо было увидеть собственную вытекающую… красной струйкой жизни. Сначала удивляясь, затем морщась. А ведь всего лишь кровь. И не бог весть какая рана – царапнуло. И жизнь-то по-настоящему ценишь… должен по-настоящему ценить лет эдак с под полтинник, а то и позже. Тогда как тебе пока всего лишь… эх, что по нынешним меркам уже зрелый мужчина, а по инфантильному двадцать первому веку – пацан! А ведь могло и достать. И насмерть. Навсегда! Как же там в песне…»
И Богатырёв пьяно, фальшиво напел:
И на дни рожденья вспомнит-выпьет пацанва. Отцветут и снова зацветут сады. С фотографий буду, буду улыбаться вам, Как Гагарин Юра – вечно молодым. * * *Армия стиснула зубы, скрежеща. Авангард вяз, спотыкался, неся убыль в людях. Ещё продолжая вклиниваться в расположение японцев, а где-то уже организуя оборону, невзирая ни на что отбивая одну яростную атаку противника за другой.
И на восточном крыле ситуация складывалась далеко не просто. Быстрое наступление всегда чревато отрывом от коммуникаций и отставанием тыла. Зарвавшихся «брусиловцев» подрезали с флангов. Возникла угроза обратного окружения!
В ставку докладывали: «Гриппенберг в критической ситуации». Но вместо того, чтобы двинуть войска Линевича, Куропаткин, сославшись на какие-то новые обстоятельства и полученные сведения о готовящемся ударе японцев в центре русской армии, приказал Оскару Казимировичу «прекратить!..», отходить на исходные позиции.
Нечто подобное произошло и в реальной истории. Только в том случае бои шли за Сандепу. Подвернулись тогда и удобные донесения о подозрительной активности японцев против фронта армии. Кстати, потом не подтвердившиеся. Да и не особо они нужны были Куропаткину, чтобы «завернуть» рвущегося к победе и своей славе генерала.
Зато командующий снизошёл до личного звонка Гриппенбергу и чуть ли не дрожащим голосом просил «не губить армию» и отвести войска.
Будем считать, что подобный телефонный разговор произошёл и в нашем случае.
Приняв беседу, Оскар Казимирович здраво рассудил, что ситуация критическая, но не кризисная! Но если Линевич не поддержит его армию, то как минимум два вырвавшихся вперёд корпуса (Брусилова и Штакельберга) окажутся в риске полного окружения.
«Чёрта с два!» – едва ли не срывалось с уст упрямого генерала на нытьё Куропаткина. Но на прямое неподчинение Гриппенберг пойти не мог. Только и удалось «выторговать» время до завтра, а отход спланировать уступами, дабы продолжать чинить вред неприятелю в удобной конфигурации.
Окончательно расстроившись, старый служака написал рапорт на имя царя, намереваясь подать его после завершения столь бездарной операции.
Дословно, за малым исключением:
«Истинная причина, заставившая просить меня об отчислении от командования 2-й Маньчжурской армией, заключается в полном лишении меня предоставленной мне законом самостоятельности и инициативы и в тяжёлом состоянии невозможности принести пользу делу, которое находится в безотрадном положении. Благоволите, государь, разрешить мне приехать в Петербург для полного и откровенного доклада о положении дела».
И хорошо ещё, что об этом закулисье не знали Ояма и Куроки.
* * *Британца тогда застукали с прихваченной неразорвавшейся миной. Казачкам невдомёк было, что оружие секретное. Пройдоха-англичанин даже умудрился оставить её при себе, так и таскаясь в обозе, не отправленный вместе с пленными в тыл.
А потом случилось затишье. Оборонительное.
Иностранный военный агент, конечно, был под присмотром, без свободы перемещений, но не стреноженным.
«Даже выбрит, паразит», – Богатырёв мазнул ладонью по волосяному наждаку щеки. Его денщик только грел воду.
Лицо поручика, приведшего генерала, вообще выглядело немного чумазым.
«А всё боевой кураж».
