– У-у, собачий сын!
Примерившись, вахмистр двинул кулаком в многострадальное стражниково ухо, а затем окончательно добил подчиненного:
– Пятьдесят денариев штрафа с тебя!
Развернувшись, вахмистр затрусил обратно к таможне. Надо было срочно хоть что-то написать и немедля отправить донесение в Боград. И доставить донесение прежде, чем эта толпа вооруженных оборванцев доберется до столицы. При этом как-то надо было избежать встречи с этими самыми «оборванцами», идущими по той же дороге, в том же направлении. Но этот момент вахмистра мало волновал, пусть об этом гонец думает. Его задачей было предупредить, так как за такое упущение начальство по головке точно не погладит, а желающих занять столь хлебное место найдется немало.
Алекс очнулся, когда было уже светло. Первое, что он ощутил – холод. Руки и ноги онемели, он их почти не чувствовал. Саднила левая часть головы. Левый глаз разлепить не удалось, а правый, хоть и с трудом, но открылся. Неподалеку сухо треснул одиночный выстрел. Попытка повернуть голову закончилась неудачей.
Запекшаяся кровь и ночной мороз прихватили волосы к промерзшей земле. Хлопнул еще один выстрел, явно ближе предыдущего. Победители, понял офицер, завершают то, что за прошедшую ночь не сделал с ранеными себрийцами мороз. Где-то рядом должен быть «гранд». Алекс попытался нащупать ремешок, которым револьвер пристегнут к поясному ремню, но потом вспомнил, что барабан его пуст, и оставил бесполезную попытку. Оставалось только ждать.
Сначала послышались осторожные шаги, затем в поле зрения появился угорский солдат в такой же, как была надета на Алексе, серо-голубой короткой шинели. Приблизился, выставив перед собой винтовку с длинным тесачным штыком. Поняв, что лежащий перед ним раненый хоть и жив, но не опасен, выпрямился, сделал еще пару шагов, прицелился. «Ты же не собирался жить вечно, рано или поздно это должно было произойти». Алекс закрыл свой единственный зрячий глаз и попытался прочитать молитву, но никак не мог вспомнить начало, только какие-то случайные обрывки.
В почти неподвижном утреннем воздухе щелчок ударника был слышен явственно, а выстрела не последовало. Осечка. Алекс приоткрыл свой единственный глаз, взглядом отыскал своего убийцу. Угорец, негромко ругаясь себе под нос, пытался открыть затвор, дергая рукоятку, но тот не спешил поддаваться. «Все-таки паршивая у имперцев винтовка». Секунды текли, а дело у солдата не ладилось. Алекс хорошо понимал его, проткнуть беззащитного, лежащего на земле раненого штыком, пусть даже врага, не каждый сможет, выстрелом из винтовки все же проще.
А это еще что за шум? К первому угорцу присоединился второй, судя по блестящим погонам, сабле и открытой кобуре револьвера, – младший офицер. Солдат поставил винтовку к ноге и выслушивал выговор от начальства. Холод пробирал Алекса до костей, а тут еще этот криворукий солдатик с заклинившей винтовкой и никак не затыкающийся офицерик, скорее бы уже все закончилось.
– Эй, заканчивайте уже, надело!
Офицер прервал выволочку нерадивого подчиненного, склонился над раненым. Алекс встретил его взгляд своим единственным глазом. Гляделки длились недолго, угорец скривился, затем выпрямился и что-то приказал солдату, тот моментально исчез. Ждать пришлось недолго. Набежало сразу несколько угорцев. По команде офицера начали отдирать голову Алекса от земли, он аж закричал от боли. Заодно сняли с него чехол с биноклем, портупею, вывернули карманы, забрав остатки револьверных патронов. Офицер сунул нос в чехол, судя по роже, остался доволен и повесил бинокль себе на шею. Револьвер его не впечатлил, оно и понятно, патрон для «гранда» совсем не ходовой в Астро-Угорской империи.
Из двух тут же подобранных винтовок и снятой с убитого шинели солдаты соорудили носилки, положили на них Алекса и куда-то понесли. Несли долго, трижды отдыхали. Потом его, уже в самом Крешове, опять рассматривали несколько угорских офицеров, уже явно в немалых чинах. Старший из них, обладатель шикарных седых усов, решительно махнул рукой, и пленного офицера погрузили в санитарный фургон, накрыв все той же шинелью. Под мерное покачивание повозки и цокот лошадиных подков Алекс то ли заснул, то ли впал в забытье.
В себя он пришел уже в угорском госпитале. Здесь его раздели, промыли от запекшейся крови лицо, и он получил возможность видеть вторым глазом. А еще здесь было тепло. Отогревшиеся конечности дали о себе знать сильнейшей болью. В это время пожаловала еще одна компания желающих посмотреть на плененного вражеского командующего. Судя по шикарным золотым эполетам, обильному шитью на мундире и подобострастным рожам свиты, самый главный из глазеющих пребывал в генеральских чинах.
В одном из свитских Алекс узнал Мартоша, тот был в угорском мундире при погонах. Генерал что-то спросил у Мартоша, тот утвердительно ответил, ткнув пальцем в раненого. «Жаль, раньше не приказал повесить иуду». Теперь же оставалось только зубами скрипеть от досады и боли. Генерал довольно ухмыльнулся, произнес еще одну фразу, остальные офицеры деликатно захихикали, видимо, начальство изволило пошутить. Одобрительно хлопнув Мартоша по плечу, генерал со свитой удалились, а для раненого начался настоящий ад. Рану на голове зашивали без наркоза, сунув в зубы какую-то деревяшку. Два санитара держали руки, два – ноги, один фиксировал голову, хирург орудовал кривой иглой. Трудно сказать, сколько времени бился Алекс на операционном столе, прежде чем пришло спасительное забытье.
Третий раз раненый пришел в себя в почти полной темноте и, как ему поначалу показалось, в одиночестве. Но только стоило пошевелиться, как рядом с госпитальной койкой возникла фигура во всем белом.
– Что пан офицер хочет?
Желаний у пана офицера было много. Одновременно хотелось пить, есть, поскорее добраться до туалета, избавиться от болезненной раны на голове и сбежать из этого госпиталя куда-нибудь подальше и как можно быстрее. Но для начала надо было узнать, с кем кривая свела на этот раз.
– Ты кто?
– Пиотр я, руосинец из-под Ленберга.
Под власть Астро-Угорской империи руосинцы попали уже пару сотен лет тому, но язык, родственный руоссийскому, сохранили до сих пор. В имперской армии их старались держать подальше от боевых подразделений, направляя во всякие вспомогательные подразделения. Так Пиотр и попал санитаром в военный госпиталь, а здесь его определили ухаживать за пленным офицером, так как больше с ним никто из госпитальной обслуги объясниться не мог.
Посреди ночи сразу все потребности раненого простой санитар удовлетворить не мог,
