Я нашла небольшой участок земли, покрытый мягким мхом, очистила его от веточек и листьев и свернулась калачиком, пытаясь уснуть.
Той ночью мне снился сон.
Сначала меня не оставляло ощущение, что кто-то пытается пробраться в наше укрытие. Ветки над моей головой скрипели то в одном, то в другом месте, прогибаясь под весом существа, пробирающегося по пологу. Сквозь ресницы я могла видеть, как Грач спал в нескольких шагах от меня. Его тело как будто обмякло; одна рука была прижата к земле. Я вспомнила тот транс, в который он вошел, едва мы попали в осенние земли, и поняла, что если и сейчас он пытался исцелиться, то проснуться ему будет непросто.
Усталость смежила мне веки, накатывая теплыми темными волнами на берег моего сознания, затягивая течением на глубину. Когда я снова очнулась, на иве над головой Грача сидела какая-то фигура. Существо было высоким, худощавым; его колени, как у сверчка, доставали до ушей. Бесцветные волосы развевались по ветру. Оно смотрело на Грача и говорило с ним, пока он спал.
Нет, она говорила с ним. Это была Тсуга.
– Остался только ты, Грач, – сказала она. Тон был приятный, но в голосе слышалось что-то странное, шипящее, как капли дождя по стеклу во время грозы. – Лишь осенний двор уцелел, и посмотри на себя! Машешь мечом да собираешь смертных питомцев, которые смогут этим восхищаться.
Я ничего не услышала, но она вдруг умолкла, напряглась и оглянулась через плечо. Какое-то время она вглядывалась в темноту; потом снова обернулась к Грачу.
– Мне запрещено говорить об этом, но ты не слышишь меня, не так ли? Тогда я скажу: надо мной больше не властен зов зимнего рога. – Ее нефритовые глаза оставались бесчувственными, как отполированные самоцветы. – На вершинах гор тает снег, и у Диких Охотников новый хозяин. Как бы я ни старалась, все равно ничего не смогу изменить. – Она вновь оглянулась. – Поэтому вот что я бы хотела спросить у тебя: что нам делать, если следовать Благому Закону больше не представляется справедливым? Такой страшный вопрос, не так ли?
Теперь она говорила шепотом. Глаза ее засветились восторгом и как будто стали больше, поглощая все черты ее лица.
– Грач, – сказала она еще тише, – ты никогда не думал, каково это – не быть нами? Быть чем-то другим?
Я готова была поклясться, что не издала ни звука, но Тсуга вдруг посмотрела прямо на меня. Ее светящиеся кошачьи глаза блеснули, а губы растянула дикая улыбка.
Я погружалась глубже, глубже, тонула в темноте. Это был всего лишь сон. Я спала.
Этой ночью Грач сдвинулся с места во сне. Когда я разлепила глаза, моргая из-за яркого утреннего света, то увидела, что он лежит лицом ко мне, на расстоянии вытянутой руки, но все еще спит. Его чары вернулись. Хоть я уже и привыкла видеть его без них, этот облик был мне привычнее, и я была рада, что он восстановил свои силы. Мой взгляд блуждал по его лицу, рассматривая брови, немного изогнутые даже во сне, длинные ресницы, аристократические скулы и выразительный рот. Здоровье – или, по крайней мере, его видимость – окрасило его кожу золотым загаром, и волосы растрепались по земле. Я заметила небольшую впадинку на его щеке, там, где, когда он улыбался, появлялась ямочка.
Грач вдруг резко втянул воздух, то ли зевнув, то ли вздохнув, и брови его на мгновение нахмурились, прежде чем он открыл глаза. На его лице, сперва сонном, постепенно проявилось понимание и принятие того, где и с кем он находится. Он встретился со мной взглядом. Какое-то время мы просто лежали рядом в тишине, глядя друг на друга, слушая, как ветер шелестит в кронах деревьев, как падают листья на землю.
– Можно прикоснуться к тебе? – спросил он.
В этот момент в мире не осталось ничего, кроме этой поляны и нас двоих, как будто мы дрейфовали по морю, зеркально спокойному, и земля была далеко-далеко. Скоро нам предстояло распрощаться. Я могла позволить себе соблазн хоть раз – в этом не было никакого вреда. И кивнула.
Он протянул руку и провел пальцем по моему подбородку. Прикосновение было таким осторожным, что я его едва почувствовала. Он дотронулся до воротника плаща, в который я завернулась, и в мой уютный кокон тепла проникла осенняя прохлада. Принц продолжил вести пальцем по моему уху и выше, по лбу, остановившись в миллиметре от корней волос.
В ужасе я осознала, что за ночь там появился какой-то изъян.
– Грач! Не трогай это!
– Почему? – спросил он, но руку, впрочем, убрал. Он стал рассматривать мой лоб. – Вчера его тут не было.
– Нельзя тыкать пальцем в чужие прыщи. Это неприлично! Это как… как когда я смотрела на твою рану, что-то такое.
– Но твое лицо не гноится. И оно совсем не отвратительное.
– Благодарю. Мне очень приятно.
Мое веселье озадачило его. Насупившись, он ответил:
– Что-то в тебе меняется каждый день. Изобель, ты очень красива.
Я не питала иллюзий относительно собственной внешности. И не была ни особенно невзрачной, ни симпатичной – занимала неприметное место между двумя крайностями. Но Грач не умел лгать. Каким бы несносным ни был его тон, он говорил серьезно. Фейри, впрочем, могли видеть людей совершенно иначе, не так, как мы видели друг друга. Я пыталась унять невольный внутренний трепет, не желая раздувать много шума из ничего. В конце концов, это у него были проблемы с самомнением, а не у меня. И мне не следовало зазнаваться.
Он потянулся к моим волосам, растрепанным по земле, и принялся расчесывать пряди пальцами, пока те не перестали виться и не стали мягкими, насколько это было возможно. Казалось удивительным, что он, проживший сотни лет и привыкший развлекать себя охотой на волшебных чудовищ, может находить это занятие увлекательным, но лицо у него было совершенно завороженное. Я отвела взгляд, внезапно испугавшись того, насколько его внимание было мне приятно. Сколько времени уже прошло? Нам не следовало так медлить. Тревожные тени затянули дальние закоулки моего сознания – некоторые из них вовсе не неприятные. Меня поразило, как желание добраться до дома, страх перед Дикими Охотниками, предчувствие встречи с другими чудовищами – все эти волнения меркли и бледнели по сравнению с жутковатым предвкушением того, что могло произойти между мной и Грачом, если бы я не стала его останавливать. Весь мир и миллионы его возможностей сжались до масштаба легких прикосновений его пальцев, массирующих кожу головы: вся их прелесть и весь их ужас. Неужели другие девушки так же чувствовали себя, впервые позволяя кому-то к себе прикасаться? И не то чтобы это казалось мне унизительным, но… даже в семнадцать лет?
Костяшки его пальцев коснулись моего затылка. Так, пора было заканчивать.
– Нам нужно идти, – объявила я, поднимаясь с земли. Плащ соскользнул с моих плеч, и внезапный холод заставил меня поежиться.
Но Грач не пошевелился; лишь смерил меня ленивым взглядом, в котором явственно читалось: «Нет, большое спасибо, но идти я никуда не собираюсь».
– Вставай. – Я слегка пихнула его в бок ботинком, очень надеясь, что он не догадается, насколько фальшивой была моя решимость. – Давай же. Нельзя все утро пролежать здесь.
От моего толчка Грач вяло перевернулся на спину.
– Но я ранен, – пожаловался он. – Мне еще нужно
