Лес проснулся (СИ)

более, как одного из них. Мое детство, проведенное в походах и рыбалке, теперь и мне самому, казалось проведенным на другой планете, хотя впервые я покинул Землю, уже будучи в рядах КДВ. Однокашники не понимали меня, я не понимал их. Прежде я казался себе, вполне современным подростком, слушающим современную музыку, выращенному на современных фильмах. Но в ряды сверстников не вписался. Первый день в школе хорошо запомнил. Школьный коридор на большой перемене напоминает улей. Много пчел, все жужжат и имеют озабоченный вид. – Это ты в лесу живешь? Я удивленно обернулся. Удивил даже не идиотский вопрос, а интонация с которой он был произнесен. Пискляво и высокомерно одновременно. Тощая, в сетчатой майке на футболку с прорезью на груди. Очень вызывающе и модно. Смысл в том, чтобы продемонстрировать полушария. Вот только пискле демонстрировать было нечего. А маечка делала ее похожей на запутавшуюся в сетке селедку. – Чего молчишь? – продолжала пищать она, – это ты из леса? – Я из лесу вышел, был сильный мороз, – задумчиво ответил я. – Сейчас же сентябрь еще, – удивилась пискля, – ты с Игарки, что ли? С фотовольтаической станции? – Почему именно со станции? – уже удивился я. – Игарка большой город. – Да. Но только на станции предки зарабатывают так, чтобы их чадо в эту школу угодило. Сюда плебеям не попасть. Я тогда, наверное, впервые в жизни задумался, чего стоило родителям мое обучение. – Просто про тебя тут разговоры ходят, что ты сын лесничего или типа того. Все удивились. – А сын лесничего – это плохо? – уточнил я. – Да при чем здесь “плохо” или “хорошо”. Просто существует определенный круг общения, куда не могут попасть некоторые типажи людей. – И почти извиняющимся тоном добавила, – Ну не сможет же сын лесничего поддерживать разговор в компании людей, выше его по уровню интеллекта. Но раз ты из Игарки, со станции... – Правильно говорить “лесник”, – вежливо перебил я. Мой отец отвечает за определенный участок малонарушенных территорий леса. Лесосека и лесопосадка. Охрана территории, отслеживание популяции диких животных. Часто употребляется термин “егерь”. А Некрасова в вашей компании высокоинтеллектуальных людей знают? – Это Костян что ли? Из десятого “в”? – Нет. Он Колян, – я все ждал, пока она извинится или хотя бы смутится. – Тогда не знаю. Значит егерь... О, Вероника, подожди! Пискля сорвалась с места, мгновенно забыв обо мне. Догоняла она невысокую брюнетку, вальяжно шествовавшую по коридору. – Вероника, смотри! – пискля достала красную пузатую коробочку и продемонстрировала содержимое. Эта Вероника с авторитетным видом выудила из коробочки блестящую цепочку. – Отец с Кеплера передал, – пискля ждала одобрения от брюнетки, – там добыча и производство дешевле. Вероника критично рассматривала инопланетное золото, а я рассматривал Веронику. Сердце заколотилось. Невысокая, с хитринкой в глазах и очень красиво оттопыренными ушками. Она же меня не видела. Только цепочку. – Ты куда уставился питекантроп? Пухлогубый парень с золотым локоном, спущенным на лоб напоминал херувима. Подошел сбоку и нахально разглядывал в упор. Такое самоуверенное и ухоженное хамло мне прежде попадалось на киноэкранах, где изображало резких ребят. Или плохих, которых эффектно бьет в челюсть герой, или очень плохих, с которыми эффектно целуется главная героиня. Мне захотелось ударить его в челюсть. – Для начала, кто спрашивает? – Я тебя спрашиваю, чмо немытое! Куда уставился?! Со своих гор спустился, ходи тихо, смотри в пол! Если понадобишься, позовут. И гляделки спрячь, пока тебе их фонарями не украсили! Кровь бросилась мне в лицо. Со мной никогда, и никто так не разговаривал. – Ты понимаешь, что за такие слова надо отвечать?! – Я тебе сучок и отвечу и в бараний рог закатаю, а потом еще и на машине перееду. Испачкаюсь, конечно, но что поделаешь. Ты это... в следующий раз, душ прими. Я тебе каждый раз, когда ты рот раскроешь или уставишься, куда смотреть не надо, рыло чистить буду. Будь чистым, чтобы я не сильно пачкался. – Игорь, что у вас там? – брюнетка оторвала глаза от цепочки и смотрела на нас. – Все хорошо, милая. С новичком знакомлюсь. Он неопытный, ничего не знает, а я объясняю. Учу фульмара жизни. – Кого? – Фульмара. Это по-итальянски. Ты же знаешь, как я люблю Италию. – Слышишь, итальянец, – я был уже взбешен. – Пойдем-ка, выйдем. Я тебя тоже кое-чему научу. – Пошли дорогой, пошли, – он покровительственно хлопнул меня по спине. Я скинул руку и повернулся к нему спиной, направляясь к выходу. Этого делать не стоило. Удар был такой, что в глазах потемнело. Я упал на четвереньки, перед глазами все кружилось и тут меня еще пнули в живот и сразу по рукам, лишив опоры. Я проехался носом по грязному школьному коридору, рядом шлепнулся сенсорный рулон. – Шабалов!!! Перед глазами возникли каблуки. – Да, Рината Камаловна. – Ты опять дерешься?! – Я?! Рината Камаловна. Здесь нет никакой драки, уверяю вас. Новенький споткнулся. Ему у нас неуютно, все непривычно. Только с гор спустился. Глаза разбегаются. Вот и споткнулся. – Шабалов. Это плохая привычка, всех вокруг за дураков держать. Ты бы хоть врал не так шаблонно. – Как умею, – вздохнули над моей головой, – но, говорю вам. У него с глазами непорядок. – А ну, пойдем-ка. – За вами Рината Камаловна, хоть на край света, меня, правда, смущало, что вы учитель, а я ученик, но ведь это условности, и я рад, что вы сумели через них переступить. Вокруг заржали. Шабалов ушел вслед за каблуками, а я с трудом вставал. Болели затылок и руки. Подняв голову, увидел перед собой Веронику и писклю за ней. Пискля смотрела, даже не пренебрежительно, а как на стенку, мешающую пройти. – Постарайся не обижаться на Игоря, – говорила Вероника сдержанно, не сочувственно, и я был благодарен ей за это. – Он неплохой человек, хотя тебя сейчас трудно в это поверить. Просто излишне ревнив. – Итальянцы вообще, говорят, горячие, – я стряхивал грязь с коленей.