– Вы ведь понимаете, что ни о какой точности стрельбы в случае «катюш» речь не идет. Разброс огромный. И все равно ни одна реактивная мина не попала в состав, все легли вокруг. Считаете, это случайно?
Филин отлично понимал, зачем Золкин плетет логические кружева. Майору требовалось не получить ответ и даже не спровоцировать Никиту, а запутать его, закрутить ему извилины, лишить способности мыслить критически.
– А вы считаете, огневого налета не было и все трупы рядом с поездом – результат какой-то другой операции?
– Вы уверены, что там есть трупы?
– Проверьте.
– Лес по обе стороны от насыпи горит, проверить невозможно. Что было в вагонах? Во время задания вы видели кого-то или что-то, кроме охраны?
– Видели немцев в камуфляже. Неподалеку от поезда, в лесу. Потом их же видели во второй линии атакующих частей противника.
– Частей, которые прорвались на вашем участке? – уточнил Золкин, и на губах у него заиграла нехорошая ухмылка. – Кто вызвал огонь на себя?
– У кого были такие полномочия, наверное. – Филин пожал плечами. – И рация.
– Вы уверены, что это вообще случилось?
– Иначе нас не накрыли бы. – Филин вдруг понял, что в чем-то Золкин прав.
Капитан припомнил свои размышления о том, как быстро сориентировались гвардейцы и как метко ударили действительно далеко не самые точные залповые реактивные системы. В спешке так не наведешь… наверное.
«Золкин копает под гвардейские дивизионы? Ерунда. В дивизионы «катюш» самые проверенные отбираются. Какая-то здесь другая хитрость имеется. Или вообще ничего не имеется и Золкин идет по ложному следу. Точнее сказать, сам его выдумывает, этот след».
– Вы сказали, что во второй линии наступали те самые немцы в камуфляже. Почему вы решили, что это они?
– У них на кепках были приметные нашивки. Белый цветок на зеленом фоне. Насколько понимаю, это знак егерей, горных стрелков.
– «Эдельвейс»? – Золкин на миг призадумался. – Интересно. Что делают горные стрелки в этой местности?
– Тоже так подумал. После сорок третьего их на фронте никто не видел.
– Откуда такие сведения? Это вам ефрейтор Покровский сказал?
– А при чем тут Покровский?
– Он ведь воевал на Кавказе, сталкивался с этими «эдельвейсами».
– Ну и что? Я много с кем сталкивался, но не отслеживаю боевой путь вражеских подразделений.
– Вот видите…
– Что тут видеть? Никакой связи нет, я уверен.
– Разве я сказал, что прослеживается связь? Вернемся к атаке. Кто шел в первой линии?
– Солдаты.
– Обычные солдаты?
– Нет, не обычные. Их было трудно уничтожить. Пули их не брали, гранаты – с трудом.
– Что значит «их не брали пули»? Они были в доспехах?
– Насколько я понял, нет. Но даже несколько очередей только вышибали из них какие-то ошметки. Крови я не видел.
– Вы понимаете, что несете ахинею?
– Я рассказываю, как было. А что это – ахинея или мракобесие, как выражается Стасенко, решать вам, товарищ майор.
– Может быть, вы просто увидели то, что вам подсказал страх?
– Думаете, меня можно напугать простой атакой?
– Не простой атакой, а очень мощной, как показывают другие выжившие свидетели.
– Покровский так сказал?
– Свидетели, – подчеркнул Золкин, – утверждают, что немецкие солдаты продолжали вести бой, даже потеряв конечности. Как такое может быть?
– Не знаю. Спросите у врачей. В сорок первом и начале сорок второго у захваченных «языков» я часто находил коробочки с таблетками. В основном это был «первитин», такой стимулятор…
– Я знаю, что это. «В основном»? Было что-то еще?
– В середине сорок третьего мы взяли офицера, у которого при себе имелся новый препарат. «Язык» рассказал, что это не наркотик, к нему нет привыкания и он не затуманивает рассудок. При этом он придает сил, смелости и существенно повышает болевой порог. Человек не чувствует боли, даже если получает тяжелое ранение.
– Чувствовать или не чувствовать – это половина проблемы. Если повреждение серьезное, человек погибает вне зависимости от ощущений. Вы же рассказываете, что немцы продолжали атаку, получив несколько очередей из автомата. Видите разницу?
– Конечно, вижу. Но объяснений у меня нет. Только факты.
– Хорошо. Подойдем к вопросу иначе. Вы допускаете, что атака этих «неубиваемых» немцев как-то связана с содержимым взорванного состава?
– Если в качестве связующего звена взять егерей из «Эдельвейса», допускаю.
– То есть найденное в уцелевшем вагоне оборудование может оказаться чем-то вроде лаборатории по превращению простых солдат в берсерков?
– В кого?
– Мне сказали, что вы довольно грамотный и начитанный человек. Неужели не читали? Скандинавский эпос…
– Только русские былины.
– Это довольно близко. Но не суть. Древние викинги, если по-русски – варяги, это слово вы наверняка слышали, могли входить в состояние берсерка. Это что-то вроде ярости, но не безумной, а с сохранением способности вести тактически грамотный бой. Что самое важное, эмоции подкреплялись объективными изменениями в организме. Увеличивалась сила, выносливость и почти не кровоточили полученные в бою раны. Похожий случай?
– Вроде того, – Филин пожал плечами. – Немцы известные экспериментаторы. Если не стеснялись держать солдат на стимуляторах, запросто могли и дальше пойти в своих опытах. Я только не понимаю, товарищ майор, почему вы обо всем этом со мной беседуете? В медицинской химии… или как лучше сказать… в фармакологии я не разбираюсь, хоть и начитанный.
– Вот мы и подошли к главному, капитан.
– К чему?
– К вашей роли, Филин, в этом заковыристом деле. К вашему заданию, полученному в абвере. – Золкин вдруг подался вперед и пронзил-таки капитана ледяным буром. Нет, теперь это оказался серый ледяной стилет, а не бур.
– Абвера ведь больше нет. – Филин едва заметно усмехнулся. – Что-то другое теперь вместо него. Или я ошибаюсь?
– От перемены вывески суть не изменилась. – Майор повысил голос. – Как мало времени понадобилось, чтобы тебя завербовать, я удивляюсь! Что тебе пообещали, Филин? Железный крест? Мешок золотых зубов, вырванных у евреев в концлагере?!
– Не пойму, кого вчера контузило…
Удар у Золкина оказался отменный, поставленный. Хлесткий, без замаха, точный и оглушающий. Именно оглушающий, поскольку метил майор Филину в ухо. Звон пошел, как от церковных колоколов, да не только в пострадавшем ухе, а внутри головы. Она будто бы превратилась в большой набат.
Но Филин усидел на шатком стуле. Удивительно, но факт. И это, похоже, удивило не только Никиту. Золкин потер кулак и внезапно опять сменил гнев на милость.
– Ты пойми, капитан. Если запутался или испугался, я пойду навстречу. Решим эту проблему. Лагеря не миновать, тут уж, как водится, но хотя бы к стенке не встанешь. Разве не куш? Жизнь ведь одна.
– Не понимаю вас, товарищ… гражданин… майор.
– Все ты понимаешь. – Золкин вздохнул и посмотрел на капитана почти с участием, как добрый наставник или вовсе отец… ну или сердобольный отчим. – Кто состоял в твоей диверсионной группе? Подполковник Васнецов, старшина Бадмаев и ефрейтор Покровский – это установленные лица, тут вопросов нет. Кто еще? Кто-то из штарма?
– Я из штаба армии никого в глаза не видел.
– Значит, так и запишем?
