У Филина с Ворончуком дела шли гораздо хуже. Им требовалось взять немца живым, а он категорически этого не желал. Пока бойцы разделывались с помощником, командир диверсантов сумел сбросить с себя Филина и отпихнуть подальше Ворончука. Не будь на линии огня Ереминой, капитан плюнул бы на все и влепил бы Золкину очередь в бок, но доктор, до этого безучастная к происходящему, будто бы контуженная или накачанная лекарствами, зашевелилась и зачем-то проползла на пару метров вперед. Вклинилась как раз между диверсантом и Никитой.
Немец получил возможность перехватить автомат и сделать то, чего не мог Филин, – расстрелять всех, кто еще дышал в этой ложбине. Но выстрелил он почему-то лишь в сторону Ворончука, да и то взял существенно выше, чем следовало. Казалось, что он тоже опасается задеть Еремину. Если так, то это именно она спасла Ворончука от верной гибели. Доктор снова дернулась, подалась вперед на добрый метр и почти прикрыла Василия собой.
Медлить было нельзя. Никита, словно большой варан, подполз к диверсанту и ударил ножом.
Что произошло в следующий миг, Филин понял не до конца.
Кисть как-то странно вывернулась, «фартовая» финка почему-то оказалась в руке у диверсанта, а затем с хрустом вошла в грудь Никите. Под пятое ребро. Прямиком в сердце.
Тело сразу сделалось слабым, в глазах начал стремительно сгущаться мрак, а из всех эмоций осталась только жуткая обида на несправедливую судьбу. Причем обижался Никита не за финал своего жизненного кинофильма. Он как раз получился геройским – погиб в бою. Обидно стало от последнего сумеречного кадра.
Командир немецких диверсантов все-таки ушел. Бросил Еремину, вымахнул с низкого старта из ложбины и был таков…
Бойцы лейтенанта Гришунина помогли трижды. Во время боя с диверсантами в окопах – это раз, затем, когда помогли выбраться с нейтральной полосы, – два. Они довольно точно, почти без пристрелки положили два ящика мин из ротных минометов по фрицевскому передку, чем заткнули пулеметы. Затем они вытащили с «нейтралки» потерявшую все ориентиры докторшу и едва живого Филина. Это три.
Покровский отлично видел торчащую из груди у капитана финку и понимал, что лезвие прошло где-то близко от сердца, но все равно решил для себя, что Филин «едва», но все-таки живой. Покровский воевал третий год и насмотрелся всякого. Филин балансировал на грани. Если добраться до госпиталя за час, у капитана оставался шанс.
Покровский так и сказал Гришунину и Ворончуку.
– Мама у меня доктор, наслушался историй, – пояснил Алексей. – У них это часто. Даже если в сердце, не факт, что наповал. Только нож нельзя трогать, пусть хирурги вынимают. Потом верну.
Ефрейтор взглянул на ротного.
– Сломай его и утопи обломки. – Гришунин сплюнул. – Фартовый, называется!
– Если не ваш, был бы другой…
Ротный пропустил реплику Покровского мимо ушей.
– Уноси! – скомандовал лейтенант бойцам и обернулся к Ворончуку. – Я машину дам.
– Сам отвезу, – заявил контрразведчик. – Дело по моей части. Покровский, тоже поедешь.
– Ясный день… виноват… есть!
– Доктора тебе поручаю, глаз с нее не спускай. – Василий обернулся к бойцам. – Еще двое, ко мне. Да, вы, оба… поедете в качестве сопровождения.
– Есть! – Ответил один из назначенных бойцов.
– Е… – Вместо полного слова изо рта у второго выплеснулась темная кровь.
Глаза у солдата закатились, и он сел на землю.
И тогда застывшим в недоумении бойцам и офицерам открылась совершенно невероятная картина. Позади упавшего солдата стоял немец с кровавым месивом вместо одного глаза. В руке он сжимал дважды окровавленную финку Ворончука. Ту самую, что еще минуту назад торчала у диверсанта из глазницы, а теперь пробила легкое подчиненному Гришунина.
– Твою ж мать! – вырвалось у лейтенанта.
Почти одновременно с возгласом он выдернул из кобуры ТТ и влепил все восемь пуль в голову воскресшему фрицу. Через развороченный затылок немца вылетели почти все мозги, лица у фрица тоже практически не осталось, но особого изменения обстановки не произошло. Диверсант едва не упал навзничь, но восстановил равновесие, а затем, будто бы демонстрируя, что лейтенант не добился результата, поиграл финкой, сделал несколько четких выпадов и встал в боевую стойку.
Солдаты невольно попятились. Лейтенант же деловито перезарядил пистолет, сунул обратно в кобуру, взял наперевес ППШ и рявкнул через плечо:
– Курдюмов, зажигалку сюда, быстро!
– Все назад! – скомандовал Ворончук, уловив мысль ротного. – Лопаты готовь!
– Разрешите, я ему… – протиснулся вперед боец с лопаткой, тот самый «рубака».
– Жди! – ответил Ворончук. – Дернется – бей.
– Товарищ лейтенант! – вдруг раздался вопль с другой стороны блиндажа. – Тут еще один встал!
– У кого там встал? – Гришунин поморщился. – Курдюмов, твою душу, сколько можно ждать?!
– Здесь! – Из боковой траншеи появился взмыленный боец с огнеметом. – Поджигаю!
На кончике ствола огнемета вспыхнул огонек.
– Огонь!
Струя горючей смеси из огнемета превратила одноглазого немца в большой яркий факел. Курдюмов оказался не жадным и потратил на диверсанта один из трех баллонов огнесмеси. Но диверсант будто бы не понимал, что горит. Он по-прежнему стоял, ожидая противника для ножевой схватки.
Зрелище было не для слабонервных.
– Товарищ лейтенант! – повторился вопль с другой стороны блиндажа. – Фриц перезаряжает! Который с башкой на плече!
– Туда! – махнул лейтенант, и боец Курдюмов метнулся на другую сторону блиндажа.
Новый факел вспорол темноту и высветил обстановку внутри блиндажа. Там было вроде бы пока спокойно… насколько это вообще было возможно в такой мистической обстановке.
– Тарщ лейтенант, – огнеметчик выглянул из блиндажа, – третьего жечь?
– Шевелится?
– Нет.
– Жги все равно!
– У него башка отдельно.
– Все запчасти жги!
– Рискуем блиндаж подпалить!
– Курдюмов, по шее захотел? Выполняй приказ!
Кроме Гришунина и Курдюмова, все прочие пребывали в оцепенении, даже боевитый Ворончук. Вид горящего, но не падающего диверсанта в боевой стойке буквально завораживал.
– Господи, помилуй, – проронил кто-то из бойцов.
Покровский, услышав это, невольно перекрестился. Подействовало идеологически вредное обращение к Богу и на Ворончука – заставило его очнуться.
– Игорь! – крикнул контрразведчик. – Догорят – закопать! Место обозначь! Мы поехали.
– Сделаю. – Лейтенант махнул Ворончуку. – Давай, Вася, спасай моего земляка!
Покровского сначала удивила такая относительно спокойная реакция офицеров на явно нештатную ситуацию, но потом он вспомнил, что сутки назад и сам не сильно-то озадачился, когда отражал атаку «неубиваемых» немцев. И Филин с Бадмаевым тоже дрались так, словно видели «ходячих мертвяков» каждый вторник.
Ко всему прочему, за долгие окопные дни и ночи офицеры научились расставлять приоритеты. Сначала жизнь, потом смерть. В любых ее проявлениях.
«Все верно, – сделал вывод Покровский, когда помог загрузить в машину Филина, подсадил отрешенную, но послушную Еремину и запрыгнул на борт сам. – Сначала дело, после – разбор полетов. А не будет разбора по причине недостатка понимания из-за дефицита знаний, так тому и быть. Доложили и забыли, пусть командиры думают. Главное, что найден способ уничтожения новой угрозы. Остальное вторично. На войне как на войне…»
* * *Развернутый в поле медсанбат – это почти три
