Стыд, похоже, поселился там навсегда.
Стаффан смотрит на нее. Его глаза красные, он небрит. Выглядит как пьяница. Как Эйнар – когда она находила пастора в церкви и ей приходилось тащить его к нему в часовню, чтобы он мог проспаться.
Эльза ждет, пока пройдет приступ злости. Стаффан весь сжимается под ее взглядом. Но она не обращает на это внимания. Наконец гнев проходит, остается лишь печаль.
– Вставай и ложись в кровать, – тихо говорит Эльза.
Она гладит его по темени. Стаффан поджимает губы и коротко кивает. Его глаза блестят.
Целуя мужа в колючую щетинистую щеку, Эльза чувствует запах перегара. Еще какое-то время смотрит на его стул, пока Стаффан тяжело поднимается вверх по лестнице. Стул необходимо покрасить. Или, точнее, все их. Кухонные стулья у них бирюзовые и блестящие, вызывающие улыбку у всех, кто приходит к ним домой. Это действительно выглядит несколько неожиданно. Как и зеленая входная дверь. Эльза любит пестроту. Будь у нее такая возможность, в их доме все было бы разных цветов – синий, и лиловый, и красный, и оранжевый… Но это выглядело бы просто дико, и поэтому она утоляет свою страсть с помощью ярких пятен – то здесь, то там. Входная дверь. Кухонные стулья. Живые цветы на клумбах весной и летом, блестящие яблоки осенью…
Эльза трогает ногтем шелушащуюся на спинке стула краску. Под ней виднеется серое дерево.
Она просила Стаффана перекрасить их месяц назад. Думала, ему пойдет на пользу, если у него появится хоть какое-то дело. Занятие. Краска у них осталась с прошлого года, и Эльза напомнила ему, где она стоит. Но он так ничего и не сделал.
Такое впечатление, словно что-то в нем погасло.
Эльза закрывает глаза.
Она всегда знала, что надо делать. Даже в самые тяжелые часы понимала, как поступать. Она заботилась о своей матери, когда та умирала, кормила ее супом и держала над горшком, меняла ей пеленки. И никогда не плакала у нее на глазах, поскольку тем самым могла сделать ей только хуже.
У нее всегда находился хороший совет другим. Она считалась человеком, на которого другие могли положиться. Спроси Эльзу, говорили в городе. Если кому-то требовалась помощь словом или делом, или чтобы его просто выслушали, любой мог обратиться к ней. И она гордилась этим.
Но сейчас просыпается по утрам с ощущением, словно не может дышать.
Что же им делать?
У них остается еще немного денег, но этого совершенно недостаточно для покупки дома где-то в другом месте. Они смогут прожить на них еще несколько месяцев, если Эльза попросит отсрочку по счетам, но потом…
В Сильверщерне нет никакой работы.
Но и ехать им тоже некуда.
Мир вокруг них начал сжиматься…
Эльза открывает глаза. У нее нет времени на эти размышления. Да и нет никакого толку от таких дум. Она торопливо собирает в корзинку имбирное печенье, остатки холодной курицы и смородиновый сок. Ей надо докупить побольше.
Эльза старается не думать о том, во что обходится содержание Биргитты – сейчас, когда они сами еле сводят концы с концами.
Утро нынче прохладное, обычное для конца зимы. Очертания города резко выделяются на фоне светлеющего неба. Оно чистое, с несколькими пятнами светлых облаков в районе горизонта. Под подошвами хрустит снег. Эльза направляется к лачуге Биргитты. В городе пусто. В прошлом году в это время жизнь уже била ключом, даже до восхода солнца. Те, кому выпало трудиться в воскресенье, шли на работу. И зачастую на пути к Биргитте происходили интересные встречи – к примеру, с топавшими на шахту парнями, с которыми можно было поболтать об их матерях, сестрах и женах. А сейчас, если она и встречает кого-то, то лишь потому, что они провели ночь вне дома или болтаются по округе, поскольку им некуда больше пойти. Как привидения…
На улице холоднее, чем полагала Эльза, и ей, конечно, следовало надеть шарф, но, несмотря на мороз, уже чувствуется дыхание весны. Река как бы просыпается от зимней спячки и все быстрее несет свои воды к озеру, и пусть утром и вечером еще темно, днем солнце уже прилично припекает. Ей даже становится чуть легче на душе во время этой короткой прогулки.
Все образуется. Как и обычно. Как ни плохо идут дела, в конечном итоге все всегда встает на свои места.
Подойдя к дому Биргитты, она стучится в дверь и произносит:
– Биргитта, это Эльза.
Биргитта узнает ее голос и открывает дверь. Она кажется более напуганной, чем обычно. Войдя внутрь, Эльза замечает, что бедняжка снова ушиблась – на лице у нее синяки.
– Ах, Биргитта, – говорит она ей мягко.
Порой Эльзе хочется заключить убогую в свои объятия и утешать ее, пусть Биргитта не намного моложе ее самой. Но она знает, что та сразу запаникует, стоит только попытаться. Гиттан не любит, когда к ней прикасаются, это Эльза поняла давно. Наблюдая, как подопечная, согласно собственному особому ритуалу, начинает распаковывать принесенную ей еду, она снова чувствует теперь уже знакомое жжение в груди.
Не только из-за дома они не могут покинуть Сильверщерн.
Ведь если они уедут отсюда, кто тогда позаботится о Биргитте?
Сейчас
Выйдя из церкви, я снимаю с лица маску; кожу сразу начинает ласкать апрельское солнце. Оно сегодня сильное, если не сказать палящее; благодаря его теплу в городе запахло весной.
– О’кей, – говорит Макс. – Теперь займемся домом священника?
– Да, – подтверждаю я. – Если карта девятнадцатого века правильная, он должен находиться здесь, рядом… – Делаю паузу. – Можете снять маски, пока мы идем. Если хотите.
Роберт пожимает плечами. Макс опускает свою на шею и улыбается. Маска оставила красный отпечаток вокруг его рта, и мне сразу же становится интересно, не произошло ли со мной то же самое.
Часть города, раскинувшаяся между церковью и площадью, более старая, чем район домов рядной постройки в другой его стороне. Дома здесь отличаются по форме и по размерам, они больше и прочнее. Их строили, перестраивали и ремонтировали люди, жившие здесь изначально. Бревенчатые, когда-то ярко-желтые и темно-красные с белыми углами, но сейчас заметно выцветшие, они явно меньше пострадали от времени, чем постройки, воздвигнутые гораздо позднее.
Однако лес начал пробираться и сюда. Перед одним из домов, там, где когда-то, наверное, был маленький огород, выросла сучковатая ель, дотянувшаяся своими ветвями до обветренного красного фасада. Под их напором часть стены треснула и обрушилась внутрь. Это выглядит странно; просто не укладывается в голове, что толстые бревна не смогли противостоять такому вторжению. Я громко выражаю свое удивление, а Макс говорит в ответ:
– Просто дерево стен прогнило насквозь. На
