– Нет, – отвечает она. – А должна была?
Дагни качает головой.
– Их псина сбежала несколько дней назад, – говорит она. – Во всяком случае, если верить им. Лично я думаю, что у нас в лесу появился медведь.
– Медведь?
– Ну да, – Дагни энергично кивает. – Псина Клаеса Окермана тоже исчезла несколько недель назад. Сбежала, по его словам. Он особо не грустит на сей счет, поскольку она требовалась ему главным образом отгонять крыс, но, я думаю, собак задрал медведь. У меня есть кузен в Лапландии, который лишился собаки по этой же причине в начале прошлой зимы, когда медведи голодают.
– Но ты же сама сказала – зимой, – не может удержаться Эльза. – А не в мае и июне.
– Ах, – отвечает Дагни, небрежно махнув рукой. – В такую погоду не велика разница.
У Эльзы прямо язык чешется объяснить ей, в чем она не права.
Они приближаются к дому Дагни, и та замедляет шаг. Эльза заставляет себя сделать то же самое.
– Да, я хотела кое о чем поговорить с тобой, – говорит Дагни, напустив на себя беспокойный вид. – Дело в том, что в последние дни у Биргитты было ужасно шумно…
У Эльзы начинает сильнее колотиться сердце.
– Шумно? – спрашивает она.
– Поздними вечерами и по ночам, – говорит Дагни и плотно сжимает губы. Ее рот сейчас напоминает тонкую темно-лиловую полоску на худом лице. – Ты же знаешь, я не из тех, кто несет всякую чушь о Биргитте, – продолжает она. – Я считаю возмутительным то, что кое-кто из нашего прихода болтает о ней. Она больная. И не ее вина в том, что она такая, как есть…
Дагни выглядит самой искренностью, когда говорит это, и у Эльзы, прекрасно знающей, насколько она сейчас лицемерит, сразу возникает страстное желание дать ей достойную отповедь; однако она сдерживается, пусть и не без труда.
– Пожалуйста, попробуй убедить ее, что она должна вести себя тише, – говорит Дагни. Она немного понижает голос и окидывает взглядом близлежащие дома. Несмотря на цветущие сады и буйство красок вокруг, они выглядят достаточно зловеще. – Люди говорят…
Она замолкает и качает головой, а потом долго обеспокоенно смотрит на дом Биргитты, до которого не более сотни метров, и продолжает тихо:
– Думаю, лучше ей быть поосторожней.
Сейчас
Эмми останавливается, лишь когда между ней и площадью оказываются почти три улицы. Она поворачивает направо, за дома, и я следую за ней. Не могу ни о чем думать, у меня по-прежнему стоит звон в ушах, и я слышу только топот подошв по булыжникам, а вижу только одетые в джинсы ноги Эмми и ее раскачивающиеся в такт движениям волосы.
Она останавливается на боковой улочке, перегибается пополам и громко, надрывно кашляет. Я чувствую привкус дыма в горле и на языке, но у меня не получается последовать ее примеру. Легкие словно свела судорога, не давая им раскрыться полностью, а мне – сделать глубокий вдох.
Слышу, как сзади меня останавливаются Макс и Роберт. Я тоже наклоняюсь и позволяю себе на секунду закрыть глаза, пытаясь хоть чуточку успокоиться, взять себя в руки.
Внезапно обнаруживаю, что меня душит хохот, просто-таки рвется наружу. Я открываю глаза, зажимаю рот ладонью, стараюсь не выпустить его. Убить.
– Что случилось? – спрашивает Макс.
Его спокойный, рассудительный тон каким-то образом помогает мне сдержать истерический смех, и я опускаю руку. Вижу, как Эмми перестает кашлять и сплевывает на землю, а потом выпрямляется.
– Что случилось? – слышу я вопрос, и только спустя мгновение понимаю, что задала его я сама.
– Что случилось? Как они могли взорваться? Машины не взрываются сами по себе!
Я хочу, чтобы кто-нибудь что-то сделал. Обнял меня за плечи, встряхнул, дал мне пощечину. Привел меня в чувство.
Но никто не шевелится. Мы просто стоим там, где остановились, с безвольно опущенными руками, тяжело дышим и таращимся друг на друга.
– Жидкость для розжига огня, – тихо говорит Эмми.
Я гляжу на нее – и вижу, что она уставилась на клубы дыма, по-прежнему поднимающиеся над крышами домов.
– Что?
– Жидкость для розжига огня, – повторяет Эмми. – Канистры с ней стояли у нас внутри. Плюс еще канистра бензина для автомобилей. Всё согласно списку.
Точно.
– Кто-то, скорее всего, поджег их. Другого объяснения просто не существует.
Мы переглядываемся между собой, как происходит порой, когда у нескольких человек одновременно возникает одна и та же мысль. Я смотрю на Роберта и на Макса. Последний говорит:
– Эмми была со мной.
А Роберт сразу же добавляет:
– Я находился с Алис.
– Это не был кто-либо из нас, – включается в разговор Эмми. – Это не мог быть кто-то из нас четверых.
– Туне.
Это говорит Макс.
Я вперилась в него взглядом, от испуга и удивления мне становится немного не по себе.
– Макс… – начинаю я.
– Алис, послушай. Они имеют право знать.
Он не может подразумевать то, на что сейчас намекает.
Но, судя по морщинам вокруг рта и на лбу, Макс все равно так считает. И мне явно не удастся заставить его молчать.
– Знать что? – спрашивает Эмми резко.
Макс медлит с ответом и смотрит на меня. Его лицо напряжено. Когда он поворачивается к Эмми, я уже понимаю, что сейчас будет.
– Мать Туне – тот самый ребенок, найденный в школе, – говорит он ей. – Так она и Алис познакомились. Алис нашла ее два года назад, занимаясь сбором данных для фильма.
– Это правда? – спрашивает Эмми негромко, но резко.
– Вам необязательно было это знать, – отвечаю я. – Туне не хотела ничего говорить, и я пошла ей навстречу. Она сама должна была рассказать об этом.
– Но это еще не всё, чем ты не поделилась, – говорит Макс.
В воздухе висит резкий смешанный запах дыма, сажи и горелой резины. От него слезятся глаза. Он пропитывает одежду, лезет в нос.
– Макс, пожалуйста, – чуть ли не молю я.
– Я видел таблетки, – говорит он.
Я не узнаю его. Макса, моего Макса, друга… Который всегда мог рассмешить меня, в любой момент был готов сходить за пивом, слушать мои бредни, болтать в ответ всякий вздор… Который прикрывал мне спину в любой ситуации…
Такое впечатление, словно Макс наслаждается происходящим. Он же видит, в каком я состоянии. Что готова расплакаться. Похоже, он был серьезен, когда сказал, что, по его мнению, они должны всё знать…
Пожалуй, он прав.
– Я видел их в вашей палатке, – продолжает Макс. – В несессере, когда брал у вас зубную пасту. Пароксетин и абилифай.
Он делает паузу и добавляет еще более мрачным тоном:
– Абилифай используют при психозах. Правильно? Во всяком случае, так было написано на упаковке.
Я не отвечаю. Тогда Макс подытоживает, ставя меня в еще более сложное положение:
– Туне
