Всеми этими сомнениями Ильдиар преисполнился, в основном, из-за весьма странно ведущего себя джинна, а так как бергар, как он сам сказал, был неразрывно с ним связан, то часть сомнений перешла и на него. Прежде, чем разделиться, мнительный гном не упустил случая втайне предупредить северного графа, чтобы был начеку с Аэрхой, как минимум до того, как они все соберутся вместе снова, ведь: «Пустыня — та еще тварь, и наивных она пережевывает первыми».
— Куда дальше ведет нас песчаный путь? — спросил тем временем бергар.
«Осторожнее, Ильдиар. Ты даже Джану и Хвали не рассказал подробностей, а уж они-то уже доказали, что на них можно положиться… Помни об этом… Осторожнее…».
— Сперва нам нужно отыскать потаенную вещь нашего синекожего друга, которую похитил у него Алон-Ан-Салем, а еще… — он запнулся, — у великого визиря есть кое-что, нужное мне.
— Что ж, если знаешь, чего хочешь, то ты, можно сказать, прошел уже половину пути, — глухо проговорил Аэрха, — и, обладая этим знанием, добыть нужное становится несоизмеримо проще, даже если это самое нужное надежно заперто…
Зеленая обезьяна вздрогнула…
* * *… Один из бесконечных коридоров Алого дворца обрывался балконом, закутанным в голубоватый туман. Еще издали ловец удачи смог разглядеть колонны ажурных парапетов, поддерживающие своды, и величавую каменную скамью, на которой сидел человек в зеленой чалме и в бархатном изумрудном халате, перехваченном золоченым шитым поясом.
Из оконных проемов в коридор лился бледный свет, походящий на висящую в воздухе серебряную пыль. Сахид Альири предположил, что где-то внизу в колодце за балконом для какого-то из своих злокозненных ритуалов Алон-Ан-Салем кипятит в огромных котлах воду, отчего в воздух и поднимаются тучи горячего пара, и повернулся было, чтобы уйти из коридора и поискать другой путь прежде, чем человек в зеленой чалме его увидит, но не успел.
— Не бойся, ловец удачи, — раздался со скамьи голос, походящий на хруст глиняных черепков, когда по ним ступает нога в тяжелом сапоге. — Ты можешь подойти ближе. Не все в этом дворце желают тебе смерти.
Сахид Альири замер в нерешительности. Нужно было бежать, бежать, не оглядываясь, но что-то не давало ему и шагу ступить. Жутковатый надломанный голос, казалось, набросил на него петлю. Вместо того, чтобы ретироваться обратно в черноту переходов, облитую багровым светом факелов, асар спросил:
— Откуда ты знаешь, кто я?
— У меня превосходный слух. Удары сердца — волнение, страх и напряжение; дыхание — долгий бег; кипящий в бурлении желудок — голод. А еще шаги… Стража сюда никогда не заходит — переступание этого порога грозит смертью. Сиятельные родственники хозяина этого дома тоже сюда не спускаются. Ты мог быть лишь тем, о ком говорил отец. Пленным ловцом удачи, выуженным из песка. Отец рассказал мне о тебе, Сахид-Альири-Рашид-Махар-Имрис-Эреди-Гаве-Джен… Прозванный Карифом, самопровозглашенный мститель, не-ашин.
— Отец? — только и спросил Сахид Альири. Незнакомец знал имена его рода до седьмого колена, но больше его испугало «не-ашин». Откуда он знает?
— Тот, кого ты зовешь Алон-Ан-Салемом, великий мистик Пустыни.
Сахид Альири опешил. Он не знал, что у великого визиря есть дети.
— Ответь мне: что самое печальное в жизни человека, ловец удачи? — спросил сын визиря; асар промолчал, и голос ломающихся глиняных черепков продолжил: — Самое печальное — то, что половина жизни тратится на повторение. То есть истинно, по-настоящему, человек живет не более чем половину жизни. Но я-то уже свое почти отжил, поэтому повторю еще раз: «Не бойся, ловец удачи. Ты можешь подойти ближе. Не все в этом дворце желают тебе смерти».
— Чего же желаешь мне ты?
— Всего лишь того, что один честный пустынник другому при встрече на караванной тропе: желаю здравствовать, когда есть тени от пальмовых листьев и когда их нет, да свершатся все твои начинания, думы обратятся в деяния, а деяния — в блага, и пусть берегут тебя небо, пески и ветра. Я не знаю тебя, ловец удачи, а как я могу желать смерти человеку, которого не знаю и который мне ничего дурного не причинил. Но и как я могу вообще желать смерти другому, если я не давал ему жизни, тогда как моя собственная жизнь была мне дарована?
— Твои слова воистину мудры.
Сахид Альири даже не предположил, что, возможно, все это уловка, чтобы поймать его, что человек в зеленой чалме, так и не повернувший головы, — на самом деле один из прихвостней визиря, и что, прикрываясь добродетельностью, он просто выжидает, чтобы подманить его, Карифа, поближе, как нередко в прошлом делал и он сам. Нет, он так не думал. Что-то говорило ловцу удачи, что ему не стòит опасаться этого человека.
Асар просто направился к балкону, но, не преодолев и пяти футов, отпрянул назад.
— Это не пар… — прошептал он, глядя на льющийся через парапет серебристый туман.
— Нет, это пар, — ответил сын визиря. — Но не тот, который ты предполагал увидеть, ловец удачи.
Сахид Альири, переборов себя, вновь шагнул к балкону. И тут он заметил, что пар начал срываться с его губ при дыхании, а кожа покрылась мурашками. Ему вдруг стало невероятно холодно. И как такое возможно? Он ведь в Пустыне!
— Что это? — спросил он, подходя ближе. Асар вжал локти в бока и начал дуть на ладони, пытаясь их согреть, — его будто вырвали с палящего солнца и окунули на дно залива Лут-Кенени, что у берегов Эгины.
— Величайшее сокровище, — негромко сказал голос глиняных черепков. — От которого кровь стынет в жилах, от которого сердце замедляет свой бег, от которого слезы превращаются в…
— Лед.
Сахид Альири подошел ближе и обошел скамью. Человек в зеленой чалме не обернулся на гостя — он не пошевелил ни одним мускулом.
Взглянув на его лицо, ловец удачи отшатнулся и уперся спиной в ледяной парапет. Будто и не почувствовав холод, он положил ладони на ограждение.
Лицо сына визиря напоминало маску. И дело здесь было отнюдь не в невозмутимости. Лицо этого человека было сплошь покрыто изломанными трещинами, на некогда прямом носу виднелся осыпающийся скол, губы походили на клыки — все, что от них осталось, — это лишь обломки, истончающиеся с каждой секундой или новым словом.
