Сахид Альири Рашид Махар — так звучало полное имя этого человека. Ну, или как минимум то, что знал Ильдиар. Это был среднего роста мужчина с узким скуластым лицом и острым подбородком. Смуглый, как и все асары, с тонкими паучьими пальцами и алчностью во взгляде, он выглядел беззаботным и довольным, словно кат, наматывающий жилы своего пленника на веретено, как нити.
— И что ты со мной сделаешь? — спросил Ильдиар.
— О, мой беспечный и доверчивый друг! — Сахид Альири склонил голову набок, будто вслушиваясь в шум ветра. — Не стòит представлять себе различные ужасы, пощади свою мягкую и нежную, точно пух шелковичных шелкопрядов, душу. Я заработаю на тебе пару десятков динаров, и только. Ты ведь знаешь, кто такие ловцы удачи?
Ильдиар знал. Ему рассказывали о беспринципных и жестокосердных разбойниках, которые промышляют торговлей людьми в пустыне. Ни за что он раньше не подумал бы, что однажды сам станет жертвой подобного мерзавца, что его изловят, как зверя, и продадут на каком-нибудь невольничьем рынке.
— Тебя интересует золото? — Ильдиар ухватился за тонкую нить надежды. — Я тебе заплачу, только…
Асар покачал головой.
— Тебе нечего мне предложить, паладин. Твой род беден. Тебя лишили положения. Орден отказался от тебя. У тебя не осталось ни коней, ни кубков, ни оруженосцев — нет даже доспехов. И даже будь мы в Ронстраде, ты бы ничего не смог отдать мне, чтобы купить свободу. Но мы не в Ронстраде. Мы в краю, где твое происхождение — пыль, твои былые заслуги — тлен, твое имя — лишь надпись на деревянной табличке. Ты изгнанник, милый моему сердцу паладин, тебя не станут искать, слезы, пролитые по тебе, скоро высохнут, о тебе забудут. Не стòит пытаться торговаться со мной…
Ильдиар глядел на этого человека и ненавидел его. Его руки дрожали — он хотел впиться ими в лицо подлого асара, разорвать его отвратительную самодовольную усмешку, свернуть ему шею. И все же сквозь тлеющую в нем ярость пробивалось осознание того, что его пленитель прав — у него ничего нет, и никто не станет его искать.
— Что ты со мной сделал? — глухо проговорил Ильдиар. — Мой огонь…
Асар рассмеялся. Ильдиар ожидал услышать в его смехе крик стервятника, но тот был беззаботным и мягким. Так смеются, когда ручной зверек выкидывает нечто забавное. Это было словно еще одно унижение.
— Я украл его, точно простое яблоко на рынке в Ан-Харе, — горделиво заявил пустынник. — Тебе не стòит принимать еду и питье из рук незнакомцев, мой друг. Негатор. Крохи этого вещества ты выпил с чаем. Теперь ты очень долгое время не сможешь колдовать свои огоньки.
Ильдиар глядел в холодные глаза асара, и ему казалось, что в царящей в них алчности есть еще что-то. Скрывается, будто бы выглядывает из-за угла. Что-то таинственное…
— Зачем ты это делаешь? — обреченно спросил рыцарь.
— Я ведь уже сказал…
— Это еще не все. Не может же быть все так просто!
— Ты должен научить меня, паладин, — улыбаясь чему-то, проговорил Сахид Альири.
— Чему научить?
Ильдиар попытался встать, но тут же упал в песок на подкосившихся ногах. Только с виду россыпь золотистой пыли, какой она может показаться издалека, была мягкой и рыхлой, на самом же деле — земля землей, твердая, как и у него на родине.
— Научить быть смиренным, как велят тебе твои боги, — тонкие губы пустынника расползлись в еще большей усмешке.
— Я убью тебя, тварь, — отчаянно пообещал паладин. Ненависть в его душе стала жечь его изнутри так, что он даже забыл о холоде пустынной ночи, но асар по-прежнему был беспечен и преисполнен злого веселья:
— О, несомненно, могучий рыцарь, — сказал он, — но сейчас ты среди песков, здесь дуют мои ветра, и над головой — мое небо.
Ильдиар вспомнил рассказы своего лживого спутника:
— Все три сущности, из которых сотворены асары?
— Так и есть… — Пустынник вдруг выразительно поглядел на своего пленника. — Знаешь, мой дорогой друг, — сказал он, — в мое сердце вдруг проникла заноза милосердия, и ее не извлечь оттуда даже теми клещами, которыми ифриты вырывают глаза прòклятых. — Бархатистая витиеватость асарской речи изменилась под стать новому Сахиду Альири: слог, хоть и не перестал быть излишне велеречивым, приобрел угрожающие и жестокие оттенки. Это были не более чем разукрашенные пестрыми красками и расшитые золотыми нитями издевки и насмешки.
— Неужели? — сжав зубы, процедил паладин.
— О! Это истинная правда. Видишь эти дорожные мешки? Видишь эти серебряные песочные часы у меня на поясе? Я буду нести мешки ровно четыре оборота склянок. А после… советую тебе отыскать в себе силы, потому как нашу поклажу волочить будешь ты. Заноза милосердия заставляет меня дать тебе время. Я позволю твоим ногам привыкнуть к моим пескам, глазам — к ветру, а душе свыкнуться с участью.
Асар поднялся, отряхнул песок с одежды, аккуратно сложил ковер, на котором сидел, и спрятал его в один из мешков. После этого вытащил саблю из ножен и осторожно подошел к паладину. Тот было дернулся, но острое лезвие оказалось у его горла быстрее, чем клыки бросившейся кобры. Не отводя взгляда, не стирая с губ усмешки и не позволяя пленнику пошевелиться, асар склонился и свободной рукой освободил ноги Ильдиара. После чего он прошипел: «Руки», и когда пылающий яростью паладин протянул их, он принялся умело обвязывать его запястья. Тонкие пальцы стремительно замельтешили, будто в танце, обвивая кисти пленника, плетя петли и затягивая узлы. Было видно, что подобный трюк ловца удачи — управляться с веревкой лишь одной рукой, угрожая при этом оружием другой, — отработан годами и щедро омыт слезами несчастных.
— Не пытайся бежать, не пытайся играть со мной, — угрожающе зашипел Сахид Альири, и в его голосе больше не было ни намека на веселость. — Я способен вырвать твое сердце одной рукой, держа тебя за горло другой.
Когда кисти Ильдиара были крепко обмотаны, асар стал пятиться. Он спрятал саблю в ножны, подобрал дорожные мешки, увязанные между собой, и забросил их себе на плечо. После этого, будто позабыв о пленнике, он стал спускаться с бархана; за ним разматывалась веревка. Конец ее был вплетен в узел на запястьях чужеземца, и, когда веревка натянулась, упомянутый чужеземец был вынужден встать с земли и поплестись следом, спотыкаясь на каждом шагу, так как ноги не слушались его как следует. Ильдиар де Нот, граф Ронстрада, напоминал сейчас побитого бродячего пса, которого долгое время держали в слишком тесной
