— Все, можно открывать глаза, — пробормотал Хвали.
Гном и герич отпустили Ильдиара, и тот осторожно поднял голову — в застенке были лишь рабы. Быстрый взгляд в сторону стены с неизвестными символами — локоть исчезает в камне.
— Ну, вот и все… — бесстрастно констатировал Джан Ферах-Рауд. — Пустыня забрала еще одну жизнь…
Граф де Нот вскочил на ноги и бросился к Валери — она спала на боку, подложив ладони под голову, и ей явно снилось что-то тревожное. Старая кошма подле нее пустовала…
* * *Прошла почти неделя с того момента, как Ильдиар очнулся и впервые увидел древнего демона Заурегб-дея. С тех пор ни одной ночи он не мог сомкнуть глаз: все ждал появления монстра, наблюдал за ним из-под полуприкрытых век, затаивал дыхание, когда тварь подходила слишком близко, сжимал зубы, когда она обхватывала чье-то безвольное спящее тело когтистой лапой и утаскивала в свою стену. Постепенно он почти привык к соседству с демоном и втайне надеялся, что жажда мести, жажда свободы и чувство долга перед королем окажутся для монстра отчаяния невкусными качествами.
Сахида Альири Ильдиар не видел с тех пор, как тот смазывал ему раны на спине своей целебной мазью. Что-то здесь было не так. Больше Ильдиара не пытались продать. Его не выводили на помост, не вешали табличку ему на шею, вообще ничего. Как будто в изначальных планах подлого ловца удачи заработать на нем как можно больше звонких динаров что-то изменилось.
Каждое утро в застенок спускались три десятка вооруженных стражников и писарь с книгой Гаума. На их лицах были повязки, обильно умащенные благовониями. Первым делом стражники выносили трупы умерших за ночь (если таковые были), и писарь, следуя пояснениям Джана Ферах-Рауда, которому доверял сам Наскардин-Ан-Гаум, отмечал болезни, от которых умерли люди: песчанка, сонная лихорадка, кокосовая горечь, пылающая язва, скорпионий язык, обезвоживание, отравление похлебкой и прочее… К слову, предшественником Джана на должности раба-надсмотрщика был некий Джарин Игеб, хитрый прощелыга, озлобленный на всех и вся. Чтобы насолить Гауму, однажды утром он в списке болезней указал «черная смерть», после чего долго смеялся. Хотя как следует насладиться шуткой ему не дали. Стража разобрала помост и залила в яму застенка масло, после чего бороться с болезнью доверили огню. Не считаясь с убытками, Гаум выжег мнимую чуму вместе со всеми рабами.
Итак, после того как писарь вычеркивал имена из списка и обозначал причины смерти, красными чернилами он отмечал жертву Заурегб-дея — Гауму не было жаль расставаться с самым бессмысленным рабом раз в сутки — благо, каждый день в застенок приводили новые вереницы. Когда писарь заканчивал подводить итог, стражники вносили три огромных котла с дымящейся похлебкой. Изголодавшиеся рабы набрасывались на еду так, что черпали кипящее варево руками, обжигая кожу, и жадно отправляли его себе в рот, невзирая на боль. Вскоре котлы забирали, двери запирали, и рабы вновь оставались в обществе лишь друг друга. Пока не наступит полдень. За час до солнечного зенита цепь вновь снимали, дверь отворяли, и стража при помощи писаря составляла вереницу товара для сегодняшнего базарного дня. Кто-то безропотно поднимался и шел к выходу, когда называли его имя, становился в очередь и давал заковать себя в кандалы, другие сопротивлялись, отбивались, но результат был тем же. Кто-то кричал, не желая расставаться с родственниками и друзьями, но им постоянно напоминали первый закон раба: «У раба нет родных». После готовую, скованную длинной цепью вереницу выводили наружу и выстраивали на помосте, где каждый получал табличку. В полдень бил барабан, возвещая начало базара. Начинались торги… К вечеру барабан бил вновь, но уже оповещая о закрытии торгового дня. Нераспроданных рабов возвращали обратно в застенок.
Ильдиар все ждал, что вот-вот назовут и его имя, но о нем будто забыли. И тогда он начал искать этому причину… Думалось тяжело. Его мозг был истощен так же, как и тело: бессонница, голод, чувство загнанности, ощущение жизни на кончике вращающегося ножа ан-харского жонглера и кашель — кажется, он чем-то заразился — не позволяли ему разгадать загадки Сахида Альири. Единственным более-менее здравым предположением было то, что подлый асар не продает его, поскольку ожидает какого-то определенного покупателя. Джан рассказал, что, бывает, рабы проводят месяцы в застенке, пока какой-то шейх из дальнего края пустыни не приедет забрать их согласно договоренности с ловцом удачи. В пользу этого так же свидетельствовало странное поведение Сахида Альири в первый день торгов. А вот почему он, болтливый как канарейка, сразу не сказал этого своему пленнику? Да просто чтобы не дать Ильдиару возможность придумать план побега. И Ильдиар (назло Сахиду) начал придумывать. Самоубийственные планы, безрассудные, невероятные — вплоть до мысли оседлать Заурегб-дея и выбраться с его помощью.
Валери по-прежнему сидела в своем закутке — ее также не было в базарных списках. Ильдиар пытался наладить с ней общение, но девушка смотрела волком и молчала в ответ, как будто это была его вина в том, что она находится в столь плачевном положении. Несколько раз он слышал, как она повторяет, будто бы молясь: «Где ты? Где же ты?».
Хвали, тем не менее, выводили на помост регулярно, а подчас и по два раза на дню — Наскардин-Ан-Гаум не терял надежды выручить за гнома хоть что-нибудь. По возвращении Дор-Тегли рассказывал своим приятелям по несчастью последние новости. И новости эти, хоть и выдавали непосредственный, наивный характер гнома, его впечатлительность, некоторую грубость и вульгарность взглядов, но заставляли задуматься… Было в них что-то общее… Что-то тревожное и надвигающееся…
«Мимо проезжал шейх Мухад-Ан-Бураби, с ним было полно вооруженной охраны. На площади шепчутся, что задница шейха вся мокра от пота — боится бергаров…».
«На базаре побывал Шелнок Кинн, визирь Удовольствий, у них с Гаумом разгорелся наигранно вежливый спор, почти ссора, из-за какой-то девчонки, которую последний скрывает и не желает продавать для дворца самого султана. Полагаю, речь о твоей спутнице, Ильдиар. Гаум весь позеленел от страха и начал заикаться. Говорит, мол, что девчонка принадлежит визирю Мечей, любимцу самого султана. Пришлось Шелноку Кинну уйти ни с чем. Пригрозил, что посоветует его величеству Гаума в качестве нового евнуха. Все свои клады в горах отдал бы, чтобы взглянуть на подобное хотя бы одним глазком!»
«Гаум сердит. С северо-запада, из Келери и от гор Дор-Тегли, которые здесь называют Хребтом Фиуррот-Фера, приток рабов прекратился. На границе султаната бесчинствуют бергары,
