– Отличная мысль. – Он раздвинул губы, и его усы приподнялись, как занавес. Его зубы, которые он являл миру исключительно редко, потемнели от вина и чая – хотя я подозревала, что в основном это была заслуга вина. – Я к вам присоединюсь. Приятно будет прогуляться вместе. Как семья. – Последнее слово он отчеканил так, словно в руке у него был молоток судьи.
Я настороженно, но со сдержанным удовольствием улыбнулась ему лучшей своей улыбкой. В отличие от его улыбки моя заслуживала восторженных оваций.
– Это было бы восхитительно.
Итак, я отправилась в лес с тремя Франкенштейнами, от которых мне не было никакой пользы. И… это оказалось не так уж плохо. Судья Франкенштейн по большей части отмалчивался, изредка комментируя особенности того или иного дерева, величественную форму того или иного камня или бесполезность того или иного цветка.
Эрнест в присутствии отца старался идти чинно, как взрослый. Но даже он не способен был сопротивляться теплым чарам великолепного весеннего дня. Вскоре он уже с визгом и хихиканьем гонялся за братом, подначивая его.
Я смеялась, наблюдая за ними. Все-таки, подумала я, в детях что-то есть. В том, как создание вроде Уильяма открывает для себя мир, было какое-то воодушевляющее, спокойное счастье. Казалось, весь он состоит из любопытства и радости. В нем не было ни страха, ни тревоги. Неужели и я когда-то была такой? Я в этом сомневалась.
Мадам Франкенштейн мною гордилась бы. Ее дети выросли в мире и согласии. Виктору я помогла преодолеть его сложности. Я даже нашла для Уильяма и Эрнеста Жюстину, которая куда лучше меня подходила на роль приемной матери.
Я и сама могла бы гордиться и испытывать удовлетворение от жизни. Я знала, что буду гордиться и испытывать удовлетворение. Я была в этом уверена. Меня грело яркое солнце и легкий смех. Я была готова наконец сбросить с плеч напряжение и страх, в которые куталась до сих пор.
Мы нашли прелестную поляну на границе леса и соседских земель и устроили пикник. После того, как мы поели, я достала книгу, а судья Франкенштейн лег и прикрыл глаза, намереваясь вздремнуть. В своей непринужденной позе он выглядел поразительно уязвимым.
И это ужасно раздражало. Не будь здесь его, я бы сделала то же самое. Но я не могла позволить себе расслабляться на людях. Что ж, по крайней мере, у меня была книга. Я прогнала мальчиков гулять, наказав им вернуться до темноты.
Когда день начал клониться к вечеру, а я с тревогой стала размышлять о том, как мне развлекать Уильяма завтра, на поляну вернулся Эрнест. Пот лил с него ручьем, дыхание сбилось, а надежда на лице вспыхнула и угасла, когда он обвел глазами нашу маленькую поляну.
– Уильям не с вами? – спросил он.
Я захлопнула книгу и встревоженно встала. Судья Франкенштейн, который проснулся несколько минут назад, тоже поднялся.
– Что значит «не с нами»? Он был с тобой.
Эрнест помотал головой.
– Мы играли в прятки. Была очередь Уильяма прятаться. Я досчитал до пятидесяти, как он и просил. Я искал, искал – я весь лес обыскал! – но не смог его найти. Я надеялся, что он вернулся сюда, чтобы меня обмануть.
Я с досадой вздохнула. Если мы задержимся здесь еще немного, домой придется возвращаться в темноте. На горизонте собирались тяжелые тучи, обещающие грандиозную грозу. Великолепие дня развеялось. Я устала и сердилась, а кости ломило от долгого сидения на земле.
– Уильям! Игра окончена!
Мой голос звучал слишком раздраженно. Нет, так Уильяма не выманить. Я сменила тактику, и мы с Эрнестом и судьей Франкенштейном разбрелись по лесу.
– Уильям! Уильям! У меня в кармане целая куча леденцов для того, кто первым меня найдет!
Эрнест прибегнул к схожей уловке. Судья Франкенштейн просто выкрикивал имя Уильяма. Наверное, просить большего от человека, который за всю жизнь и пальцем не шевельнул ради своих детей, было бессмысленно.
Эрнест повернул назад, чтобы проверить поляну, а мы с судьей Франкенштейном, увеличивая радиус поиска, кружили вокруг места, где в последний раз видели Уильяма. Я охрипла и окончательно решила, что весь следующий день Уильям проведет в детской без всяких развлечений.
Солнце уже касалось горизонта, а дождевые облака на глазах затягивали небо, когда откуда-то сзади раздался вой, полный боли и ужаса.
Я кинулась на звук, продираясь через кусты и цепкие ветви, загораживающие мне путь. Вылетев на поляну, все еще хранившую следы нашего пикника, я увидела Эрнеста, который стоял на коленях, опустив голову. Перед ним на покрывале крепко спал маленький Уильям.
Я не знала, как ему удалось вернуться сюда раньше нас и заснуть, но…
Почему Эрнест так кричал?
Почему он просто не позвал нас?
Почему Уильям лежит так неподвижно?
Спотыкаясь, я бросилась вперед.
– Он спит, – шептала я себе, словно заклинание, отчаянно желая, чтобы это была правда. – Он спит.
Темные синяки кольцом охватывали его шею, а на лице застыло безмятежное выражение.
Я упала на колени рядом с Эрнестом. Он привалился ко мне; из его горла вырывались животные всхлипы. Я не могла плакать, не могла пошевелиться – я могла только смотреть на маленького Уильяма. Он спал, и ему уже не суждено было проснуться.
Глава четырнадцатая
Помыслить можно ли жесточе пытку?8
Я не знаю, как меня оттащили от Уильяма и доставили домой. Оказавшись в своей комнате – ибо смертью всегда занимались мужчины, – я осталась наедине со своим отупляющим горем. Эрнест, который в свои одиннадцать вдруг резко повзрослел, и судья Франкенштейн вместе с местными жителями ушли прочесывать лес в поисках убийцы Уильяма.
Кто мог так поступить? Почему?
Или убийца нашел Уильяма после того, как тот вернулся на поляну, и прежде, чем мы его нашли, и убил его там…
Или, что куда хуже, если в аду бывают сравнительные степени…
Кто-то задушил его, а потом перенес тело на покрывало, чтобы мы его нашли.
Перед глазами у меня до сих пор стояли чернильные синяки на его шее – свидетельство того, что он покинул этот мир. «Конец», – отпечатали пальцы на его нежной коже. Но почему? Зачем убивать ребенка? На поляне были мы с судьей Франкенштейном, сонные и уязвимые. Почему Уильям?
Моя рука скользнула к горлу, и ужас острыми когтями впился мне в душу.
Медальон.
На малыше был золотой медальон, который я дала ему в эгоистичной надежде его отвлечь.
Я могла бы усомниться, что ради такой вещицы кто-то решится на убийство ребенка, но это было бы лукавством. Моя опекунша с озера Комо не задумываясь убила бы меня, если бы это принесло ей выгоду. Нет, я не сомневалась. Где-то в лесу прятался такой же бездушный убийца, для которого жизнь по сравнению с золотом не стоила ничего.
К горлу подступила желчь. Я знала
