Он робко смотрит на меня, словно боится, что я запротестую.
— Я знаю, что до университета — день пути, но я не против этого расстояния, если ты…
Мои пальцы на его анатомически совершенных губах прервали его комментарий. Он поднимает бровь и дожидается моей сдавленной улыбки, прежде чем скользнуть рукой по моей шее и притянуть меня ближе, большим пальцем касаясь моего подбородка. Я притягиваю его к себе до тех пор, пока атмосфера между нами не перестает существовать и остаемся только мы, море и небо.
Он открывает рот, чтобы снова заговорить, но я уже лопаюсь по швам своего естества, а океанские брызги вокруг нас кружатся и падают в воздух, жизнь, магию. И вдруг — его руки в моих волосах, его губы на моей щеке, скользят вниз, к моему подбородку, затем ко рту, и каждый вздох говорит, что я пропала.
Рука к руке. Нерв к нерву. Губа к губе. Дыхание переплелось. Сгораю дотла. Все во мне принадлежит мне, но и ему тоже. Этому парню, который хочет, чтобы я преуспела. Который готов взять на себя мир со мной вместе, и, в процессе, возможно, мы создадим свой новый мир.
Я отстраняюсь и смотрю на него.
— Мне жаль, что ты не выиграл конкурс, Лют.
— Победа никогда не была моей. Моим Лабиринтом была ты. Твой разум. Твое сердце. Твое доверие. В надежде, что ты назовешь меня своим.
Я становлюсь на цыпочки и обхватываю ладонями его лицо.
— Мистер Уилкес, я когда-нибудь объясняла вам процесс разложения трупа животного?
Глава 28
Когда в тихие утренние часы на крыльцо каждого дома в Пинсбери пришло в письмо, после осеннего равноденствия, которое так потрясло, по крайней мере, половину крошечного королевства Калдон, прошло не более двух недель, и миссис Менч, по понятным причинам, пришла в ужас. В конце концов, мистер Холм посылал его, даже не задумавшись, какой эффект оно произведет. Социальным переменам, как и людям, нужно давать время, а в последнее время их было слишком много. Приличия должны соблюдаться даже, если некоторые безрассудные молодые люди считают, что традицию нужно менять.
Миссис Менч только надеялась, что это не станет привычкой. У нее было достаточно волнений, по крайней мере, не по ее вине, целых пять месяцев. И это о чем-то говорило.
Тем не менее, она, как и все остальные в Пинсьери, разорвали запечатанный пергамент в тот момент, когда послания упали на булыжную мостовую, потому что впервые за последние пятьдесят лет никто не имел ни малейшего понятия о его содержимом. О двух письмах в один год от мистера Холма никто никогда не слышал.
Короткая записка была написана от руки лиловыми чернилами на сорокафунтовом пергаменте.
«Все господа всех возрастов приглашаются на празднование мисс Теллур ее поступления в Стемвикский Университет для начала зимней четверти. Торжество состоится ровно через неделю, 13 октября в год нашего короля Франциса (да здравствует он долго), в поместье Холм. Гостей ждут в шесть часов вечера перед входом в Холм — Мэнор и приветствуются до часу ночи следующих суток.
Для участников: прохладительные напитки будут предоставлены в любое время. Спальные места не предоставляются (поэтому, просим уйти до часу). Поздравления, почитание и восторг по отношению к мисс Теллур приветствуются. (Те, кто не подчинится, будут выкинуты прочь от нашего поздравительного волнения).
Для несогласных: Никто не любит обиженных, так что — оставайтесь дома.
Для всех: Мистер Холм и Холм — Мэнор несут лишь частичную вину, обязательства и юридическую ответственность за грядущие социальные изменения, которые могут произойти в результате того, что ваши дети посчитают, что в их власти и праве стать кем и чем угодно и тем самым изменить ход истории.
Искренне ваш, Холм».
