– А что же вы тогда раскапываете? – поинтересовался отец.
– Так там культурному слою три тысячи лет, копать не перекопать…
– Езжай в Новгород, – перебил отец. – Там тоже культурный слой. К тому же нашли новые берестяные грамоты, целый пласт, требуются специалисты для чтения и каталогизации.
– Берестяные грамоты… – протянул я.
Сразу представил – сижу я в яме, заваленный берестяными грамотами по горло, читаю, разглаживаю молекулярным утюгом, сканирую… Тоска.
– В пистолетики хочется поиграться, – с разочарованием сказал отец.
– Почему сразу в пистолетики? Это важно для науки. В конце концов о последней Войне мы тоже мало что знаем… А это, между прочим, важнейшее событие в истории, а его боятся трогать, а может, я историком хочу стать…
– Матери скажу, что ты поехал в Новгород, – оборвал отец. – Смотри не проболтайся потом, пистолетчик.
– Да, в Новгород, в Новгород, – буркнул я.
Отец посмотрел секунду, с сомнением.
– На, кстати, возьми, – отец кинул мне оранжевое пластиковое яйцо.
Я поймал.
– Транспондер?
– Так, на всякий случай. Знаешь, в прошлом году…
В прошлом году один мальчик перепутал притоки Ориноко, три дня его по всем джунглям искали. А вот если бы он послушался отца и взял транспондер…
– Спасибо! Как раз сам хотел взять, да забыл…
Я попробовал казаться искренним.
Отец повернулся и пошел к дому. Я захлопнул фонарь, вертолет ожил и предложил:
– Введите пункт назначения. Погодные условия позволяют…
– Инстербург, исторический заповедник, – задал курс я. – Взлет, идем на полном марше.
Винты зашелестели, вертолет оторвался от травы.
– Хотя нет, я сам… Отмена, отмена, ручное управление…
Я перехватил управление. Взлет у меня получается гораздо лучше посадки, но все равно верхушку сосны чуть задел. Отец погрозил снизу кулаком, я успел заметить, добавил на винты оборотов, и через пять секунд был уже высоко над заливом. Разноцветные крыши коттеджей, синие квадраты бассейнов, зелень, белый корпус школы на берегу реки, песчаная отмель, пляж, еще пять секунд, и все стало мелким и плохо различимым, пилотировать стало неинтересно, я передал управление.
– Время в пути при текущей погоде сорок три минуты, – сообщил вертолет. – Полет проходит нормально.
– Летают гагары, – сказал я и стал смотреть.
Вниз я не смотрел, видел я там сто раз все, море, яхты, острова, смотрел вверх. Безоблачно, небо синее, но не прозрачное, молочного цвета, с красными каплями высотных дирижаблей, с выцветшей водянистой луной. Смотрел, думал, может, стоило на дирижабль записаться, смотрителем?
Нет, Лютер и Ярослав мои старые друзья, но я почти месяц с ними носился по космосу, и, если честно, они меня немного утомили. Они слишком любят бегать, и в прямом и в переносном смысле. Как все космонавты, трудно им сидеть на месте, им гонку подавай, гиперсвет, параллаксы в секунду, чтобы все ревело и сотрясалось, чтобы палуба разваливалась под ногами, они оба корсары, им тесно на шарике, им Луна не по размеру, им Дзету Сетки подавай.
А я еще не знаю куда, я еще юноша, обдумывающий житье, мое предназначение еще не высечено на скрижалях. А на дирижабле как раз хорошо обдумывать, никого нет, автоматика, ну и сторож для нее, чтобы, если что заклинит, спасателей вызвать. Делать ничего не надо, ходи по палубе, в иллюминатор смотри, думай. До земли далеко, небо рядом, ничего не отвлекает.
Отец прав, пора выбирать. Нет, конечно, никто в затылок наперстком толочь не станет, но смотреть станут как на… остолоба. А я что, виноват? Вон Ярс и Лютый с детства такими родились, Ярс в восемь лет отцовский ховер угнал, а Лютый четыре раза пытался пробраться на грузовые рейдеры, и четыре раз его ловили, а на пятый раз поймали лишь над Меркурием, причем перед самым десантированием, хорошо подготовился Лютер. Сразу было понятно, куда им. А я в восемь глубоководных рыбок разводил, интересно было, правда, не всегда удачно – давление не угадаешь – взрываются. Потом два года роботехники, изобретал искусственный интеллект, но не очень получилось с интеллектом, мой робот был глуп, склонен к депрессии и в итоге сбежал. После этого я пробовал себя в педагогике и дрессировал собаку, ее звали Марлен. Хотел стать спасателем в одиннадцать лет, кто в одиннадцать лет не хочет стать спасателем? И писателем в пятнадцать, кто не хочет стать писателем в пятнадцать?
На занятиях по профориентации говорили, что таких, как я, меньше с каждым годом, в наше время люди выбирают свою дорогу рано, после детского сада, а я после детского сада любил печеные помидоры. И у меня никаких стремлений нет, мне все понемногу нравится. Вот ходили на «Улиссе», понравилось. Инстербург тоже понравится, больше чем уверен, хотя сейчас мне и не особо туда хочется, но ничего, обживусь. И дирижабль… Ладно, на дирижабль в следующем году запишусь, пусть пока так.
А может, и сбегу.
Я летел над заливом. Солнце светило ярко, проявляя сквозь воду косяки рыбы над песчаными отмелями и группы пасущих ее дельфинов. Иногда мне казалось, что я вижу на этих отмелях тени подводных лодок и крейсеров, оставшихся в песке со времен последних сражений. Я знал, что это не так, что из залива подняли все железо, скопившееся в нем с девятнадцатого века, но все равно.
Вертолет шел бесшумно и ровно, от солнца, игравшего на воде золотой рябью, меня потянуло в сон, и чтобы не уснуть, я отключил автопилот и взял управление на себя. И для того чтобы окончательно сбросить сон, я заодно погасил компенсаторы инерции. Вертолет ощутимо затрясло. Я поднялся выше.
Прибрежные воды обмелели, песок выгнал глубину к центру, и залив обмелел по краям, здесь его пересекали острые песчаные косы и душили толстые песчаные отмели. Вода, оставшаяся между ними, зеленела, думаю, поднявшись еще на несколько километров, я увидел бы, что это похоже на желтые деревья с зелеными листьями. На секунду мне захотелось приземлиться, посидеть на песочке, погреть ноги. Раньше вода в заливе была холодна даже летом, теперь она достаточно прогревалась в небольших и мелких старицах, окруженных песчаными барханами и холмами, теперь там было тепло.
Залив кончился, я пересек его неожиданно быстро, скользнул над Неманом и теперь шел над зеленой равниной.
Когда-то здесь были города. Города, городки, поселки, заводы, дороги, реки, замки, область была населена густо и многочисленно, война снесла почти все, после трех лет над землей не осталось ничего, кирпичный прах, химический пепел. Уцелевшие жители не захотели возвращаться, и на месте городов и поселков высадили лес. Много-много леса, много-много лет. Но если забраться на достаточную высоту, то через зелень и почву проступят ребра прошлого: очертания поселений, нитки железных дорог, арки мостов и блюдца водохранилищ.
Топографические призраки.
Говорили, что они есть, что их видно, особенно в первую половину дня.
Я, если честно, не увидел никаких топографических призраков, возможно, стоило подняться выше, однако и на этой
