Ярослав, глядя на почти свершившуюся решительность, вспомнил про «маузер» и уже почти решился карпа пристрелить, но в последний момент тоже нашел причину для отказа. Видите ли, пристреленный карп наверняка станет пахнуть порохом, да и вельтгейст не велит. Лютер мстительно рассмеялся. А я отчасти с Ярославом согласен, на счет вельтгейста. Тут, в Инстербурге, поверишь во многое. Лежишь под груботканым верблюжьим одеялом, скребутся мыши, сверчок, как полагается, сверчит, и луна над прудом висит огромная, вот-вот чирканет землю, и знаешь, что это всего лишь кажется, но все равно страшно, и слышно, как в раскопанных подземельях нетерпеливо завывает. И думаешь, что это и есть он, вельтгейст в застенках, или он, Анри Четвертый, и, может, и на самом деле не стоит карпов убивать.
Так мы и жили в Инстербурге, без свежей белковой пищи, без смысла, без идей, зато со свежей старинной музыкой.
В тот день погода внушала определенные опасения. То и дело над горизонтом со стороны залива возникали белые облачные громады, они перемещались, сталкивались и оплывали, иногда от них отделялись темные массивы и устремлялись к нам, впрочем, быстро рассеиваясь над побережьем. И слышался дальний гром. И подрагивала земля, роняя со стола жестяные консервные банки.
Я опять лежал на цеппелине.
Лютер сидел на чердаке, кажется, испытывал модификацию гуслей – ветроорган, во всяком случае, с чердака периодически доносились протяжные тоскливые звуки, со стороны залива на них прикормилась туча, похоже, к вечеру она непременно пребудет здесь, начнется дождь, гроза и непогода, да, а Лютер точно как пикт.
Ярослав рыбачил. Думаю, он рассчитывал на то, что рано или поздно ему попадется карп-сердечник, который умрет сам, при виде свирепой фигуры Ярса с настоящим грубокованым ножом и настоящим боевым пистолетом.
Для усугубления настоящести Ярослав удил, используя для этого исключительно старинные снасти – самодельные кованые крючки, шнуры, связанные из волос, взятых из хвостов белых кобылиц, поплавки сугубо из коры осокоря. Как обычно, Ярослав расположился на берегу, закинул шнур в центр водоема, после чего опять же, как обычно, привязал шнур к большому пальцу ноги, чтобы дремать на свежем воздухе без отрыва от рыболовства.
Карп в этот раз попался, по-видимому, выдающийся. А Ярослав затянул на пальце неправильный узел и уснул слишком крепко, так что когда карп поволок, очнулся Ярослав уже в пруду. То есть почти уже на дне. Я с цеппелина услышал крик и успел заметить, как Ярослав скрылся под водой, поспешил на помощь.
Ярослав, конечно, не растерялся, поскольку пловец он, как и любой курсант Академии Циолковского, неплохой, дыхание может задержать почти на семь минут. Но несколько понервничать, сидя под водой и перегрызая великолепный, плетенный по старинным заветам шнур из хвостов кобылиц, ему пришлось.
Впрочем, когда я оказался на берегу пруда, Ярослав уже всплыл и, барахтаясь в тине, выбирался на берег. Без карпа, в грязи и злобе. Кроме того, Ярс наглотался грязной воды и едва не утопил «маузер».
– Вот что бывает, если весь день слушать всякую дребездень с чердака, – сказал Ярослав и выбил из уха воду. – Думаю, пора пообедать. А то погода может испортиться.
Ярослав указал на тучу. Туча окончательно отбилась от остальных, прорвалась сквозь восходящие потоки над взморьем и теперь, набирая влагу над лесом, приближалась к нам, уже вот-вот.
– Какой обед в плохую погоду… – вздохнул я. – Можем не успеть.
– Успеем, – хрустнул зубами Ярс.
Отправились на скамейки, во двор.
По пути Ярослав спустился в погреб и притащил в корзине пять тяжелых жестяных банок латунного цвета.
– Я же говорил – настоящие! – сказал Ярослав.
Это были реплики консервов, оставленных бароном Толем на Таймыре в 1900 году, пролежавшие в вечной мерзлоте полтора века и сохранившие все питательные свойства, а по свидетельствам некоторых ценителей, и приумножившие их.
Уселись за стол.
– «Щи с мясом и кашею», – прочитал Ярослав этикетку. – Одна тысяча восемьсот девяноста девятаго году…
Ярослав разорвал банку, вывалил провизию в алюминиевую миску. Старинные консервы выглядели изрядно пожухло, но пахли удивительно неплохо, на запах слетел с чердака проголодавшийся Лютер.
– Стоп! Мы же договорились – никаких реплик, только реализм! – немедленно возмутился он. – Ярс, ты же сам об стену бился!
– Реплика и есть реализм! – возразил Ярс. – Тут все до последней молекулы абсолютно аутентично!
Они поспорили: реплика есть новодел по форме или все-таки по сути? С точки зрения современной физики, безусловно, новодел – на этом стоял Лютер. Ярослав давил онтологически, напоминая, что все вещество Вселенной суть пепел Большого Взрыва, то, что молекулярная структура сформирована сейчас, отнюдь не аргумент. Тушенка есть продукт…
– А разогреть ее нельзя? – перебил я.
Ярослав поморщился, и я испугался, что сейчас он скажет, что барон Толь употреблял консервы исключительно вприкуску со льдом, однако Ярослав так не сказал. Он вытащил из нагрудного кармана плоский предмет, напомнивший портсигар, раскрыл. Оказалось, что это не портсигар, а небольшая спиртовка, Ярс смонтировал ее и собрался поджечь. Достал из другого кармана коробок спичек, бескомпромиссно аутентичный, однако несколько помятый.
Ярослав подышал на спички.
То ли спички размокли, то ли искусством их поджигания Ярс обладал в недостаточной степени, так или иначе, потратив пять минут и коробок, Ярослав ничего не добился.
– Может, огниво? – Лютер снял с шеи огниво.
– Огнивом любой черпак может, – отклонил Ярослав. – Пилот же не ищет легких сухопутных путей. К тому же у меня все предусмотрено… – Ярослав достал из кармана особую спичку, крупнокалиберную, похожую на небольшую зеленую бомбу на палочке.
– Давай лучше огнивом, – предложил я. – А вдруг…
Но Ярослав решил упорствовать в своих спичечных упражнениях. Он поправил на спиртовке банку каши, подышал на спичку интенсивнее, затем чиркнул спичкой о ботинок. Раз. Ничего.
– Отсырела, – с облегчением выдохнул Лютер.
– Это егерская спичка, – заметил Ярослав. – Она не может отсыреть, я сам ее сделал. По старинным рецептам…
Кто бы мог сомневаться.
Ярослав чиркнул во второй раз.
Я не особо был знаком с принципом работы егерских спичек, но представлялось, что они все-таки действуют несколько иначе. Во всяком случае, не взрываются. Спичка, изготовленная Ярославом, взорвалась. Хорошо взорвалась, огненными каплями в разные стороны. Больше всего досталось самому Ярсу, крупный кусок спички угодил ему в левое ухо и некоторое время горел на нем.
– Фосфору в состав слишком много добавил, – прокомментировал Лютер. – Бывает.
Покатавшись немного по земле, Ярослав успокоился и сказал, что такое частенько случалось и с настоящими спичками, что говорить – технология несовершенна, он потрогал обожженное ухо пальцем.
– Это у кого-то руки несовершенны, – намекнул Лютер. – Чересчур гипертрофированы… Огниво?
Но в тот день Ярослав не собирался сдаваться.
– Обойдусь без огнива, – заявил он.
После чего вытянул из деревянной кобуры «маузер», а со дна кобуры несколько патронов.
– Сейчас пороху добуду, – пояснил Ярс. – Сейчас…
– Не стоит, – Лютер попробовал воззвать к разуму. – Поедим так, всыромятку, туча лезет…
Я его понимал. Рисковать ушами больше не хотелось, поэтому мы с Лютером солидарно высказались
