В моем взгляде читался весь драматизм Большого театра. Прикинув, как обрадуются соседи, узнав о том, что я завела себе питомца, представив реакцию прохожих, я молча повязала поясок от халата на одну из шей кадаврика. Вторая голова у нас на вольном выгуле и выпасе…
Кадаврик зашелся от радости, дергая меня к двери. В гулком подъезде было слышно, как гремят косточки. А теперь момент истины! Солнышко ярко ударило в глаза, заставив зажмуриться.
— Недокармливает собаку, — заохала Матвевна, всплеснув руками. — Так и знала, что живодерка! Посмотри, кожа да кости! А я-то думаю, что там по ночам воет!
— Вот кто мне всю клумбу обгадил! — заорала вторая старуха, поправляя платок. — Каждый день под моими окнами туалет разводят! Совести нету! Сруть и сруть! Шарятся и шарятся! Все георгины поломали!
Я что-то не помню, чтобы у нас тут под балконами был уютный сад. Максимум, что могло прорасти, — это сорняки и окурки.
— Бессовестная! — охали старухи, пока кадавр тянул меня в сторону кустов. Не знаю, что он там собирался делать, поскольку пищеварительный тракт у него отсутствовал, однако кусты нас манили как заговоренные.
— Хосю такую сюку с ба-а-антиком! — раздался плаксивый детский голос. — Ма-а-а! Сюку с бантиком!
— Не сюку, а шту-у-уку! — поправил женский голос.
Я обернулась и увидела карапуза, который тыкал пальцем в меня, пока его волокли в сторону магазина. На футболке у меня сзади красовался принт в виде банта. Да, малыш, ты прав. Я не пушистый зайчик, а редкостная «сю-ю-юка», поэтому у меня не задерживаются ни мужчины, ни критические дни!
— Ну все! Подышал воздухом? — сардонически заметила я, понимая, что гостей у меня дома больше не соберешь. — Теперь домой!
— Недокормыш! — охали бабки. — В милицию надо позвонить! Бедное животное… Как же оно настрадалось… За что ж ей такие мучения?..
Это вы мне? Я не знаю, за что мне такие мучения, но настрадалась я похлеще Нострадамуса.
Я упорно тянула чудовище домой, оглядываясь в надежде, что мимо будет проезжать цирк и захочет забрать этого урода за умеренную плату. С моей стороны! Да я даже кошелек готова вытрясти, лишь бы… Кадавр дернулся и натянул пояс от халата, не желая уходить в скучную и облезлую квартиру!
— Замучила бедную кошечку… — причитали бабки. — Поди ж, совсем отощала…
— Эй, ты хоть помяукай ради приличия, — язвительно заметила я, глядя на две черепушки, которые никак не могли определиться, куда им идти. Одна голова настаивала на продолжении прогулки, другая срочно требовала идти домой.
— Помнится, была кошечка у меня, так померла, — вздохнула Матвевна, подводя вполне закономерный итог кошачьей жизни. — Я ее и рыбкой кормила, и пирожками, и суп варила из очисток картофельных, и молочка давала… А как заболела, так все таблетки на нее извела. И горчичники ей ставила, и банки, и таблетки от кашля давала, растирала барсучьим жиром, капала ей из пипетки марганцовку. Потом кричит, словно сердце схватило. Ну я ей корвалолу… Лечила-лечила… А что вы хотели? Ветеринары нынче дорогие! Да и я бы свою Мурку этим живодерам не отдала… Видишь, здоровьем слаба была… Сроду. Сердце! Помучилась немного и померла… Молодая кошка была… Сколько ей было?.. Три года… Кажись, три… Взяла бы я сейчас котенка, да здоровье уже не то.
Мне кажется, что в этот момент даже кошки рожать перестали.
— Эх! — махнула рукой Матвевна, опершись на палочку. — Была не была… Скучно мне одной. Светочка, когда котята будут, пойдешь топить, всех не топи! Мне одного оставь…
Нет, я лучше буду гуманистом. Нельзя его одного оставлять.
— Ты у нас кто? Мальчик или девочка? — поинтересовалась я у твари, которая одинаково подходит под две пословицы: «горе от ума» и «одна голова — хорошо, а две лучше». Мне, разумеется, не ответили. В итоге головы посовещались и решили идти домой. Правда, мне пришлось слегка подтолкнуть их к правильному выбору. Ногой.
— Держи! — мне в нос ткнули букет облетевших цветов в шуршащей обертке.
Я даже боюсь их пересчитывать, глядя на их увядшие головки.
— Чего ты так на меня странно смотришь? Я тут за тобой ухаживаю! — нахмурился Энивальд. — Я сделал все как нужно. Раздевайся!
Теперь я понимаю, что обручальное кольцо из золота мне до золотой свадьбы отрабатывать придется.
— Может, мне еще лечь, сложить ручки на груди и вывалить язык, чтобы тебе привычней было? — съехидничала я, бросая букет на пол и проходя в комнату. Я сидела, обтекала после скандальной попытки прорваться на кухню и налить себе чайку. «Это моя лаборатория! Не мешай экспериментам!» — орал обиженный Энивальд, преграждая мне путь. Мне бы колбочку чая для успокоения, однако нет, не положено! Идет эксперимент! И я сидела, злобно сопела и понимала, что страдания во имя науки и наука во имя страдания — это не совсем одно и то же!
— Сейчас будет романтика! — зловеще предупредил некромант, заглядывая в комнату. — Готовься…
Вот не надо мне тут, если что, тыкать своим приподнятым настроением. У меня и так настроение уже романтическое. Я изо всех сил расстраиваюсь и настраиваюсь на суровую романтику. Мне очень хотелось куда-то улизнуть по тихой грусти, поэтому я надела платье, туфли и только потянулась за ключами, как…
— Держи! — бросил Энивальд, глядя на темень за окном. В моей руке очутилась лопата. — Мы идем гулять!
Ура-а-а! Мы идем играть в песочек! Или к маме на дачу! Других вариантов у меня нет. Хотя постойте…
Через минуту, я не знаю как, мы очутились на кладбище. В темном небе светила большая луна, листья на деревьях зловеще шелестели, где-то выла собака и гудела проезжая часть.
— Тебе здесь нравится? — поинтересовался любитель дохлятины. — Романтично тут, не правда ли? Тишина, спокойствие…
— Неправда! — поежилась я, прижимая к себе лопату и содрогаясь от суеверного ужаса. Где-то закричала ночная птица, шлепая крыльями, и послышался скрип дерева.
— Я приготовил тебе сюрприз! — хмуро заметил Энивальд. — Я думаю, он тебе понравится…
Неужели шведский стол на мраморной плите? Конфеты? Хлебушек? Печенье? Не может быть! Это так мило! Целый фуршет! А ничего, что я не по дресс-коду? А то гости…
