Матюша пошел дальше, и отчего-то захотелось ему крикнуть — не позвать, а просто крикнуть погромче: «Эге-гей!» Но он не сумел: то ли голос исчез, то ли нельзя было в этом лесу кричать.
И ничего не случилось, ничто не изменилось, но вдруг замерло Матюшино сердце, и весь он наполнился предчувствием. И вдруг раздались знакомые тяжелые шаги, сразу — близкие, и послышалось натужное гулкое дыхание огромного существа. Матюша застыл, а потом побежал, сорвался с места и побежал, задевая елки, укалываясь о них, без страха наступая на бусинки брусники, побежал навстречу шагам. И сам собой, легко вырвался крик: «Я здесь!» «Матю-уша-аа!» — услышал он дальний, замирающий голос матери, но не остановился, не обернулся на него, а бежал все быстрей, оступаясь, падая, поднимаясь, уже задыхаясь, бежал… И только одного боялся: что снова незваные хранители бросят перед ним зеркальный ручей. И лишь на миг замедлил: понял, что вот за этими густыми, переплетенными ветвями откроется сейчас поляна — и там будет Он. Матюша набрал полную грудь воздуха — и обеими руками изо всех сил раздвинул, как распахнул, ветви.
И увидел Единорога.
Он стоял посреди полянки, заняв ее почти целиком, — неправдоподобно огромный, закрывающий небо и свет. Красными, налитыми кровью большими глазами он смотрел на мальчика, победно выставив могучий рог.
Оба застыли, глядя друг на друга. Единорог медленно мигнул. И вдруг заговорил, и от его голоса задрожали деревья, трава и как будто земля колыхнулась.
— Зачем ты искал меня?
— Я искал… я искал тебя, — ответил мальчик с испугом и восторгом, — потому что ты — самый чудесный в нашей сказке. Ты — самый большой, и сильный, и чудесный!
— Чего ты хочешь?
— Я… — смешался мальчик. — Я ничего не хочу. Я просто хотел тебя видеть.
Единорог осклабился и коротко хохотнул, тряся складками шкуры.
— А тебе сказали, что меня нельзя просто увидеть? Всех, кто видит меня, я или наказываю, или награждаю, сказали тебе?
— Да, я знаю, — собрав всю смелость, звонко ответил Матюша.
— И чего ты попросишь у меня?
— Мне ничего не надо, — тихо ответил он.
Единорог шумно вздохнул и прикрыл кровавые глаза.
— Кто научил тебя ничего не просить?
— Никто… Я сам.
— Мне нравятся мальчики, которые ничего не просят, — сказал Единорог и снова открыл глаза. Уперся взглядом в Матюшу, но не было в том взгляде ни доброты, ни симпатии. — Ты хочешь всего добиться сам?
— Я постараюсь, — робко ответил Матюша.
— Мне нравятся мальчики, которые хотят всего добиться сами, — снова осклабился Единорог. — Иногда из них выходят сильные мужчины. Очень храбрые мужчины. Очень уверенные в себе. — Единорог хрипло засмеялся, листва посыпалась наземь. — И когда они бросают вызов мне, я не отказываю, я прихожу. Ведь они такие сильные и храбрые. Мне нравится делать из них пустое место, ничто. — Единорог наклонил голову, горой нависая над Матюшей. — Иди, мальчик. Добейся в жизни всего, я не стану мешать. Но знай свое место и никогда, даже в мыслях, не зови меня. Отныне ты только человек, и не тебе бороться со мной. Иди, сказка кончилась.
И тут перед глазами Матюши, как на экране Машины, Единорог беззвучно задрожал, черты его гигантского тела поплыли, смешались, исчезли, стало темно, в темноте замигали яркие точки, и вдруг разом все посветлело, очистилось, и уже не было ни леса, ни поляны, а на их месте возникло — четко, ярко — лицо сорокалетнего Матвея: поседевшая борода, запавшие черные глаза… И будто с огромной высоты стремглав упал он в мягкий ворох перин, подушек, одеял, и стало тепло, и в полусне-полуяви поплыл он по колыбельной реке, в колыбельное море, и казалось, что не было вовсе страшного Единорога, а впереди — все еще ждет, все еще манит баснословный край, исполненный сияния.
Карат залаял в голос, ожесточенно и зло.
— Кого еще черт несет? — буркнул Матвей и пошел открывать.
Карат бесился в сенях, прыгал, бил передними лапами в дверь. Матвей выглянул в окно: внизу, у крыльца, стояли трое мужчин — пожилой в лисьей шубе и с ним двое лет по сорок — высокий брюнет без шапки и толстячок с круглым лицом.
— Подождите, собаку привяжу, — крикнул Матвей. Открыв дверь, сразу сказал: — Если вы насчет на зиму дачу снять, то у меня не сдается.
— Нет, нет, мы по другому вопросу, — поспешил толстяк.
— По какому? — подозрительно спросил Матвей, не приглашая их в дом.
— Может быть, вы разрешите нам войти, а там и поговорим? — веско произнес старик.
Матвей пожал плечами.
— Заходите…
Долго топтались, раздевались, гурьбой проходили в комнату, наконец расселись за столом, Матвей устроился на диване и закурил.
— Прежде всего давайте знакомиться, — дружелюбно начал старик.
— Да уж, — нелюбезно отозвался хозяин, но старик сделал вид, что не заметил этого.
— Моя фамилия Никич, зовут Николаем Николаевичем. Я — физик, действительный член Академии наук СССР…
— Герой Социалистического Труда, лауреат Ленинской премии, — добавил толстяк.
— Ну уж, если все перечислять, — улыбнулся академик, — то не забудьте и две Сталинские премии… А это мои друзья, ученики, помощники — доктор наук, профессор Сорокин Константин Андреевич и доктор наук Колесов Семен Борисович.
— А я Басманов Матвей Иванович, майор ВВС в отставке, действительный инвалид СССР, — с мрачным сарказмом представился Матвей.
— Ну, это мы знаем, — добродушно сказал Никич, — иначе б и не беспокоили вас. Я думаю, в прятки нам играть не стоит, начну сразу с дела, откровенно. Матвей Иванович, мы наслышаны о ваших опытах и хотели бы с ними познакомиться.
— Наслышаны? — удивился Матвей. — Я что-то не припомню, чтоб в последние сорок лет публиковал статьи или лекции читал.
— Это верно, — с неколебимым добродушием продолжал академик. — Человек вы скромности незаурядной и к славе, судя по всему, не стремитесь. Но заслуженная слава — вещь недурная, не так ли, Матвей Иванович?
— Бюст на родине и колбасу вне очереди — кто ж откажется? — с
