— Что это значит? — спросила я. — Мфале?
— Это означает король, — ответил Бахати из-за угла. Он шлифовал шкуркой коробку, которую он сделал для Аристотеля, — она сделала Джеку корону из веток и сена.
— О? — я заметила её однобокое творение на голове Джека.
— Я только что закончил рассказывать ей историю, которую я начал на днях, когда она заснула в машине, — ответил он. — Кажется, она показала мне главного героя.
— Ну, если это порадует Ваше Величество, ужин готов. Вас всех зовёт Гома.
— Идите вперёд, — сказал нам Джек. — Я скоро приду. Я почти закончил с ним, — он погладил спящего в стойле телёнка.
— Твенде, Схоластика, — Бахати протянул ей руку. — Положим Аристотеля в его новый дом и посмотрим, одобрит ли его Гома.
— Как телёнок? — я заглянула в стойло, когда Бахати и Схоластика вернулись в дом.
— Она в порядке. Просто нужно убедиться, что этот порез не инфицирован.
Он промыл его каким-то лекарственным раствором, наложил мазь и снова перевязал его.
— Бедняжка.
Я опустилась на колени рядом с ней и погладила складки на её коже. Она пошевелилась и открыла свои большие карие глаза.
— К счастью, рана не глубокая. Через несколько дней она будет как новенькая. Не так ли? — Джек погладил её. — Но прямо сейчас тебе нужно отдохнуть. Правильно. Закрывай глаза. Теперь ты в безопасности. — Он гладил её шкуру широкими нежными прикосновениями, а свет заходящего солнца падал золотыми лучами вокруг них.
Неожиданно я оказалась в присутствии человека из плоти и крови, которому никогда не смог бы соответствовать ни один книжный герой. Он носил корону из сухих веток и сена, но он был более королём, более великолепным, чем все драгоценные короли во всех сказках, потому что он был в реальной жизни — смертный, уязвимый, сломленный, измученный, но всё же король — с сердцем льва и душой ангела. Мне до боли захотелось прикоснуться к нему, почувствовать его золотую энергию. Рукой я неуверенно потянулась к нему, наши ладони соприкоснулись, пока он успокаивал телёнка. Это было самое мягкое прикосновение кожи к коже, это была крошечная частика для моего голодного сердца, прежде чем я отступила.
Кто-то другой мог бы отбросить это прикосновение как случайное, но не Джек. Он знал. Возможно, потому, что он так же остро осознавал импульсы, которые проскальзывали между нами. Его взгляд коснулся моего лица, ища глаза. Я не знаю, что он увидел в них, но воздух между нами ощущался спёртым и заряженным, как будто он был начинён динамитом — одно неверное движение, и нас обоих разорвёт на куски. Меня это не беспокоило, не в тот момент. Его близость была как наркотик, убаюкивая меня эйфорией. Я медленно, беспомощно двигалась к нему, пока мои губы не попробовали полную, опьяняющую сущность его губ.
Джек не ответил, но и не оттолкнул меня, и для меня это было нормально. Существует особый вид ада, который приходит с воспоминаниями, в полномасштабных, наполненных невероятными красками деталях, поцелуй, которого так никогда и не было. И я только что освободилась от него. Я отступила назад, мои глаза всё ещё были закрыты, я знала, что только что украла у жизни самый грандиозный момент. Когда-нибудь, оглянувшись назад, я улыбнусь посреди улицы, и никто не будет знать почему. Потому что это было только для меня, чтобы я могла сказать себе:
Однажды в Африке я поцеловала короля…
Я встала, разгладила платье и направилась к выходу, оставив Джека стоять на коленях около телёнка.
— Родел, — позвал он, когда я была в шаге от того, чтобы выйти на улицу.
Родел — ещё одна вещь, которую я всегда буду помнить, — как он произнес моё имя, протягивая мягко букву «л» дольше обычного.
Он оказался между мной и выходом, прежде чем я смогла развернуться. Он заключил меня в кольцо из своих рук и поцеловал — не мягко или осторожно, как я целовала его, а с отчаянным и требовательным голодом, вжимая моё тело в своё. Его рот дико двигался на моем, его язык изучал все уголки у меня во рту, как будто я украла кусочек его, и он хотел его вернуть. Я попробовала целую вселенную в поцелуе Джека — синюю жару вращающихся звёзд, рождение далеких солнц, атомы, жужжащие и сталкивающиеся, и плавящиеся.
И точно так же, в старом красном сарае у подножия горы Килиманджаро, я обнаружила неуловимую магию, которую видела только между страницами великих любовных историй. Она кружилась вокруг меня, как новорожденная бабочка, и уселась в уголке моего сердца. Я затаила дыхание, боясь выдохнуть, опасаясь, что она исчезнет и больше никогда не будет найдена.
Когда Джек поднял голову, мой пульс тяжело и быстро бился у основания моего горла. Он ласково проследил его, с нежным очарованием, прежде чем встретиться со мной глазами.
— Родел, — он снова произнёс моё имя.
Я попыталась замаскировать волну эмоций, несущихся сквозь меня, но он заметил мерцание чего-то, потому что выражение его лица стало мрачным.
— Пойдем со мной, — сказал он, выведя меня за руку на улицу.
Мы прошли мимо дома, в мягком полумраке между днем и вечером, к гигантскому дереву акации, под которым я его видела в ночь во время грозы.
— Все, кого я люблю, оказываются здесь, — сказал он, указывая на четыре надгробных камня у основания дерева. Его дед. Его отец. Его мать. Его дочь. — А вот это моё место, — он выделил область рядом с могилой Лили.
— Я родился здесь, и здесь я умру. Бог знает, есть дни, когда всё, что я хочу, это быть с Лили, где бы она ни была. Когда я встретил её мать, я был молод и наивен. Я думал, у нас всё получится. Но не многие женщины созданы для жизни на ферме, вдалеке от всего и всех. Сначала Сара была очарована фермой, потом она терпела её, затем она ненавидела её. Это отняло у нас всё хорошее. После того как она ушла, я поклялся никогда не заставлять кого-то снова проходить через это.
Он засунул руки в карманы и обернулся.
— То, что происходит между нами… — он пожал плечами, сделав глубокий вдох, — Это просто навредит нам обоим. В конце концов, мы принадлежим к разным мирам. Мой дом здесь, твой — там. Я никогда не смогу попросить тебя остаться, и ты никогда не сможешь просить меня уехать. Это было бы несправедливо. И я не обладаю теми качествами, которые впустят тебя мою душу, чтобы затем отпустить тебя. Я больше не смогу справиться с расставаниями, Родел. — Он стоял у подножия могилы Лили, когда спускались сумерки, а тени таяли под кроной старой акации. — Последнее уничтожило меня.
Мои пальцы болели
